Выступление Ачесона перед дипломатами достигло ушей Кеннеди, который попросил посмотреть полную расшифровку стенограммы выступления. С этого момента Ачесон заметил, что Кеннеди изменил свое отношение к нему; он утратил доверие президента, и тот уже не хотел видеть его так часто, как прежде.

Резкая критика Ачесона задела Кеннеди за живое.

Москва

Четверг, 20 апреля 1961 года

Хрущев с трудом поверил в свою удачу.

Он заранее знал о действиях Кеннеди на Кубе и сообщил об этом Липпману, который посетил его в Пицунде. Однако никогда, даже в самых несбыточных мечтах он не мог себе представить подобной некомпетентности. Первая же проверка показала Хрущеву, что новый американский президент не оправдал его ожиданий. Кеннеди продемонстрировал слабость под обстрелом. У него не хватило силы воли, чтобы отказаться от планов Эйзенхауэра, или характера, чтобы заставить работать эти планы как свои собственные. Он не сумел привести к успешному завершению операцию, имевшую такое важное значение для престижа Соединенных Штатов.

Хотя Кеннеди сумел не дать Хрущеву повода для адекватного ответа, но своей неудачей обеспечил советского лидера ценной информацией о том, что за человек осуществляет руководство Соединенными Штатами. «Я не понимаю Кеннеди, – сказал Хрущев своему сыну Сергею. – Он что, действительно такой нерешительный?» Хрущев сравнил операцию в заливе Свиней, закончившуюся провалом, со своей кровавой, но дерзкой вооруженной интервенцией в Венгрию, предпринятой с единственной целью – не допустить выхода страны из коммунистической сферы влияния.

Однако Хрущев допускал возможность, что директор ЦРУ Даллес, которого он годом раньше обвинил в инциденте с U-2, реализовал план вторжения, чтобы сорвать подготовку к американо-советскому саммиту. К тому же Хрущев был достаточно эгоистичен, чтобы решить, что Кеннеди, вероятно, наметил начало операции на 17 апреля, чтобы оскорбить советского лидера в день рождения. Но вместо того, чтобы испортить праздник, провал Кеннеди стал неожиданным подарком Хрущеву.

Отчеты КГБ о Кеннеди после провала операции на Кубе показались Хрущеву одновременно обнадеживающими и тревожными. С одной стороны, в рапортах КГБ из Лондона – очевидно, информация была из источников в американском посольстве – сообщалось, что Кеннеди говорил коллегам, будто сожалеет о том, что оставил на своих постах республиканцев, таких как Даллес, директор ЦРУ, и К. Дуглас Диллон, министр финансов. С другой стороны, Хрущев был озабочен вопросом о сущности президентского правления Кеннеди. Президент управляет страной или им управляют антикоммунистические ястребы, такие как Даллес? Или Кеннеди сам ястреб? Или, более вероятно, неудачный план означает, что Кеннеди является кем-то еще более опасным – человеком настроения и непредсказуемым противником?

Как бы то ни было, но совершенно ясно, что в течение одной недели удача дважды улыбнулась Хрущеву. Едва ли что-то могло так резко изменить его настроение, чем сочетание триумфального полета Гагарина и провал в заливе Свиней. Прошло всего шесть недель после встречи Хрущева с Томпсоном в Сибири, когда советский лидер равнодушно отреагировал на предложение Кеннеди о встрече.

Теперь, когда Кеннеди продемонстрировал слабость, Хрущев был более склонен рискнуть встретиться на ринге.

Хотя удача могла отвернуться намного быстрее, чем он, возможно, предполагал, он понимал, что надо продолжать еще быстрее двигаться вперед. Вопрос по Берлину оставался на точке замерзания. В Берлине собиралось совершенно новое поколение, стремившееся насладиться достопримечательностями и атмосферой единственного в мире города, в котором можно было увидеть, как соревнуются две враждующие системы, открыто и без вмешательства с целью примирения.

Хрущев хотел рискнуть, не зная, куда это может привести.

То, что привлекло молодого финского писателя Йорна Доннера в Берлине, было его уверенностью в том, что это место больше понятие, чем город. Вот почему, получив диплом, Доннер отправился в Берлин, чтобы утолить жажду приключений и найти источник вдохновения.

Левый берег Сены в Париже – это Сартр и его ученики; римская Виа Венета представила свою «Сладкую жизнь», и ничто не могло соперничать с лондонским Сохо, в который Доннера привели поиски изучения человеческого поведения. Однако только Берлин мог предоставить Доннеру уникальное окно в разделенный мир, в котором он жил.

Доннер считал, что различие между жителями Восточного и Западного Берлина определяют обстоятельства, и, следовательно, они служат отличными лабораторными мышами для наиважнейшего социального эксперимента в мире. Они были берлинцами, сформированными одной и той же историей до 1945 года, когда неожиданное использование разных систем развело их в разные стороны: одних – в процветание, раскрывающее пороки, других – в добродетель, стесняющую движение. Берлинцы всегда были зажаты между Европой и Россией, но холодная война превратила географическую карту в психологическую и геополитическую драму.

Спустя двадцать лет Доннер станет продюсером фильма Ингмара Бергмана «Фанни и Александр», который завоюет четыре премии «Оскар». Но в то время он лепил себя как Кристофер Ишервуд [34] и сразу по окончании учебы в Стокгольмском университете захотел начать артистическую карь еру с хроники Берлина как живой истории своего времени.

В романе «Прощай, Берлин!» отслежены импровизированные уличные бои между коммунистами и нацистами в 1930-х годах, которые были прелюдией к Второй мировой войне и геноциду. Доннер расскажет историю, которая будет иметь не меньшее историческое значение, хотя берлинцам в ней будет отведена роль безучастных наблюдателей в окружающем их мире высокой политики.

Немцы, пренебрежительно говоря о громогласных жителях Берлина, используют термин «Berliner Schnauze», «берлинская морда», и ничего не изменилось во времена послевоенной оккупации. Стивен Спендер описал очевидную храбрость берлинцев времен холодной войны следующим образом: «Если берлинцы демонстрируют бесстрашие, которое вызывает удивление у почти разучившегося удивляться мира, это потому, что они достигли того места в глубинах страха, где, будучи полностью во власти конфликта двух великих держав, понимают, насколько там бесполезен страх, а потому нет ничего, что бы заставило их бояться».

В западноберлинском метро Доннер изучал неприятные равнодушные лица берлинцев, находившихся в центре драмы. Хотя судьба человечества, возможно, решалась в их городе, Доннер понял, что берлинцы на удивление безразличны, словно действительность была слишком сложной для их понимания.