— А ты, оказывается, вон какая… бывалая…

Оксана лихо втянула в себя дым и надрывно закашлялась от первой в жизни затяжки. В глазах заплясали яркие точки, резко вспыхивая и медленно угасая.

— Эй, эй, что с тобой? — испугался попутчик. — Не умеешь курить, так нечего за сигарету хвататься!

Откашлявшись, Оксана бросила сигарету прямо под ноги парню со словами.

— Да пошел ты! — и, развернувшись, ушла сама.

Дома, на се счастье, никого не было. Брат в школе, отец на работе, а мать ушла на базар. В привычной, знакомой до последнего гвоздика обстановке Оксана немного успокоилась. Хорошо, что у неё было время прийти в себя и никто не бросился с расспросами о том, как она съездила. На столе лежала записка, рекомендующая греть и есть борщ. Есть не хотелось, да и вообще делать ничего не хотелось. Оксана бесцельно бродила по дому. Полы, что ли, помыть? Да ну их… Нашла в столе коробочку, положила туда Вовкины часы и спрятала их на полке в своей комнатке — за книги, подальше от любопытных глаз. Села к окну и задумалась. Как жить дальше, что ей теперь делать? Решение пришло как-то само собой. Оксана поняла, что оставаться дома она не может, и решила: нужно уезжать. Окончит в этом году школу и уедет.

Она не заметила, как наступил вечер. Домой все явились почти одновременно, Оксану затормошили, потащили за стол. Она почти ничего не ела, лишь вяло болтала ложкой в тарелке да обкусывала корочку от ломтя черного хлеба. На расспросы родных о том, как поживает её старшая сестра, отвечала бессвязно, а то и вовсе невпопад. Мать забеспокоилась, не заболела ли дочь.

— Не знаю, — проговорила Оксана. — Голова что-то… Устала, наверное.

С этого дня у неё всё шло кувырком. Она не могла забыть Володю, как ни старалась это сделать. Запрещала себе думать о нём, но надолго этого запрета не хватало. Оксана очень изменилась, стала замкнутой, нелюдимой и вспыльчивой. Подруги, поначалу пытавшиеся её растормошить, натыкались на жёсткий отпор и постепенно просто перестали с ней общаться. Оксана этого почти не заметила. Ей было всё равно, единственное, что занимало её мысли — сможет ли Володя найти её. Она то верила в это, как в чудо, то впадая в отчаяние.

Как-то на перемене Оксане стало плохо, она потеряла сознание. Очнулась в больнице, где и провела неделю. На второй день пребывания в больничной палате Оксана уже знала, что с ней, и не удивлялась тому, что никто из родных не приходит её навестить. Она удивилась бы, если б они пришли — семья её была строгих правил.

Однако её возвращения из больницы дома ждали. Более того, к нему готовились. Приехала в разгар учебного года даже Ольга, старшая сестра. Отец, чьей любимицей всегда была Оксана, молча сидел за столом чернее тучи. Мать плакала. Сестра тоже украдкой вытирала глаза, а младший брат старался не смотреть никому в лицо.

— Ну и кто этот негодяй? — сухо начал отец. — А, дочка? Может, познакомишь с зятьком дорогим? Или сама не знаешь, с кем нагуляла? Позор! На всю семью позор! Так вот, дочка, моё тебе родительское слово. Или ты нам мужа законного приведешь и отца ребенка, или езжай рожать отсюда подальше и с пащенком не возвращайся. Нам такого позора не надо. Весь город узнает, пальцем тыкать станут. У Петра Кацубы дочь проститутка! Дитя нагуляла, в подоле притащила!

Оксана стояла ни жива ни мертва, уставившись в пол, и беззвучно плакала.

— Ну что ты молчишь! Умела грешить, умей и ответить. Не хочешь сама, дай мне его адрес. Я этого жеребца быстро за узду и в стойло.

— Нет у меня адреса, — едва слышно шепнула Оксана.

— А имя у него есть? Хотя на кой хрен нам его имя, — горестно махнул рукой отец. — Ладно, дочка. Сделанного не воротишь, теперь надо думать, как дальше быть. Горе ты нам принесла немалое, но всё ж мы родители твои, поможем. Значит, будет так. Ты уезжай к мамкиному племяннику в Полтаву, там и родишь, и школу вечернюю окончишь. Потом возвращайся, мужа мы тебе найдём, можешь не беспокоиться. А пащенка — в детдом, чтоб и духу его тут не было! Это наше последнее слово, и другого разговора у нас с тобой не будет. Иди, собирайся. Завтра и поедешь.

Оксана взглянула на отца, на мать и поняла, что другого разговора действительно не будет. Молча повернулась и ушла в комнату, быстро покидала в чемодан вещи, бережно уложила на самое дно коробочку с часами. Пройдя мимо оторопевших родных, вышла за дверь. Ни объяснять что-то, ни оправдываться, ни пытаться что-то изменить она не собиралась За спиной вскрикнула мать, раздался голос отца:

— Оставь! Одумается и вернется.

До самой темноты Оксана бродила по знакомым с детства улицам, таская с собой тяжелый чемодан и прячась от немногочисленных прохожих. В душе были лишь горечь и пустота. Она знала местные нравы и всё же нарушила их. Но ведь это всё-таки ее родители, её семья! Могли же как-то поговорить, поддержать. Она ведь и сама хотела уехать, можно ведь было решить всё по-хорошему! Оксана вспомнила злое слово «пащенок», несколько раз брошенное отцом, и поняла, что договориться с родителями не сумеет. Да, наверное, и не захочет. Никто не заставит её избавиться от ребенка! Она обязательно родит малыша, сына. И конечно, назовет его Владимиром. «Володя, Вовка…» — повторяла она беззвучно, одними губами, и от этого имени ей становилось легче.

Как-то само собой получилось, что она оказалась на железнодорожном вокзале. Села на лавку, не зная, что делать дальше. Возвращаться она даже и не думала, уехать не могла — не было денег. О деньгах-то она и не подумала, поспешно швыряя вещи в чемодан. На душе было тошно, болела голова, гудели уставшие ноги. Оксана сама не заметила, как заснула. А пробудилась от того, что кто-то потрогал её за плечо. Открыв глаза, увидела милиционера и узнала его.

Сержант Федор Пинчук был их соседом и знал Оксану с самого рождения. Почти силком он затащил её к себе в дежурку. Попросил своего коллегу уйти, поил девушку чаем и долго с ней разговаривал. Почему-то ему Оксана рассказала все без утайки, ничего не скрывая и не стесняясь. Федор как мог утешал её, но врать не стал. Сказал, что она своего Володю при таких скудных данных найти сможет разве что по