— Нам известно, что вы выступили с речью в доме человека по имени Амарнатх Дутта.

Это его немного расшевелило.

— Вы можете гордиться своими шпиками. Признаю, что я действительно выступил с речью. Я говорил перед собранием прогрессивно мыслящих людей о независимости.

— Известно ли вам, что такие собрания незаконны?

— Мне известно, что ваши законы запрещают такие собрания и называют подобные речи мятежными. Согласно вашим законам, индийцы не имеют права собираться в своих собственных домах и говорить о своем стремлении к свободе в собственной стране. Эти законы были приняты англичанами без согласия индийцев, которых они касаются. Вам не кажется, что такие законы несправедливы? Или вы считаете, что индийцы, в отличие от европейцев, не должны иметь права определять собственную судьбу?

— У нас здесь не политический диспут. Просто отвечайте на вопрос.

Сен рассмеялся и с глухим стуком ударил наручниками по столу:

— Но это диспут и есть, капитан! Как же иначе? Вы полицейский. Я индиец. Вы выступаете на стороне системы, которая держит мой народ в подчинении. Я — человек, стремящийся к свободе. Единственный вид разговора, который возможен между нами, — это политический диспут.

Боже, как же я не любил политиков. Психопаты, серийные убийцы — пожалуйста, сколько угодно! Допрашивать их, по сравнению с политиками, — чистый отдых. Все просто и понятно. Как правило, они сами с большой охотой признаются в совершенных преступлениях. Политики, напротив, почти всегда стараются заговорить зубы, оправдать свои действия, убедить следователя, что действуют во имя справедливости и высшего блага, и вообще, лес рубят — головы летят.

— Плюсы и минусы политической системы — не моя забота, Сен. Я расследую убийство. Это единственное, что меня сейчас интересует. Расскажите, о чем именно вы говорили в доме мистера Дутты?

Сен немного подумал.

— Я делал упор на необходимости объединения. И необходимости новой программы действий.

— И в чем должна заключаться эта «новая программа действий»?

— Вы уверены, что хотите услышать мой ответ, капитан? Вы не решите, что я пытаюсь вовлечь вас в политический диспут?

— Следи за языком, Сен! — влез Дигби. — Нам не интересны нравоучения какого-то бабу!

Сен не обратил на него ровно никакого внимания, глядя мне в глаза.

— Продолжайте, — сказал я.

— Как вы, несомненно, осведомлены, инспектор, перед тем как вернуться в Калькутту, я несколько лет держался в тени. У меня было достаточно времени, чтобы все обдумать. Мне стало ясно, что хоть мы и сражаемся за свободу всех индийцев, однако почти ничего не смогли добиться за двадцать пять с лишним лет стараний. Я стал размышлять над причинами этой неудачи. Конечно, есть и очевидные объяснения: крестьяне настолько измучены тяжким трудом и ежедневной борьбой за выживание, что у них нет никакой политической сознательности; конфликты между многочисленными группировками внутри нашего движения, которые вы со своими лакеями безжалостно оборачиваете в свою пользу; ваши шпионы, проникающие в наши организации и срывающие наши планы. Но я то и дело возвращался к главному вопросу: если правда на нашей стороне, почему же народ не присоединяется к нам? Почему ваши шпионы не понимают, что мы действуем в их интересах, а не только в своих собственных? Вот вопрос, который мучил меня, над которым я раздумывал по многу часов в день. Когда вы уходите в подполье, то с избытком у вас есть лишь одно — время. Я много читал. Книги, газеты — все, что удавалось найти на тему борьбы за свободу в разных странах мира. О войне за отмену рабства в Америке, о том, как индийцы отстаивают свои права в Южной Африке. С особенным вниманием я читал труды Мохандаса Карамчанда Ганди. Ганди задавался другим вопросом. Он говорил так: «Если правда на нашей стороне, почему этого не понимают те, кто угнетает нас?» Он высказал мысль, что если угнетатель в самой глубине своей души признается сам себе в том, что действует несправедливо, он утратит интерес к угнетению. Сперва я смеялся над этими идеями. По логике Ганди, нам нужно было просто указать вам на то, что вы поступаете дурно, — и тогда вы отшатнетесь в ужасе, раскаетесь и отправитесь домой. Мне его рассуждения казались заблуждениями безнадежно наивного человека. Стоит нам воззвать к вашему доброму началу — и вы сами осознаете свои ошибки! — Он рассмеялся над абсурдностью сказанного и продолжил: — Для начала, я просто не верил, что у вас есть это доброе начало. Я видел, как ваши солдаты режут моих друзей. В моих глазах вы все были бездушными демонами. Но время и уединение помогают человеку образумиться. Я продолжал скрываться, и понемногу моя злость улеглась. Я все больше размышлял об идеях, которые пропагандируют Ганди и ему подобные. И в один прекрасный день меня озарило. Я до сих пор помню тот миг — я тогда качал воду из скважины. Дело это монотонное, я работал и думал о своем. И именно тогда на меня снизошло осознание: я сам виновен в преступлениях, которые приписывал британцам. Раз я упрекаю вас в том, что вы относитесь к индийцам как к низшей расе, то в таком случае я, в свою очередь, не должен считать, что индийцы стоят выше англичан. Мы должны быть равны. А раз мы равны, я не должен отказывать вам в том благородстве, которое, на мой взгляд, присуще индийцам. Раз я считаю, что у индийцев есть совесть и моральные принципы, что мы по природе своей добры, то должен признать, что и англичане в большинстве своем также добры. А если дело обстоит так, то, следовательно, некоторые англичане, пусть и не все, будут готовы признать неправомерность своих поступков, если указать им на эту неправомерность. И тогда я понял, что наши действия — действия «Джугантора» и других наших обществ — только дают вам основания для репрессий. Каждый взрыв бомбы, каждая пуля служат оправданием для ужесточения контроля. Я осознал, что единственный способ положить конец британскому правлению в Индии заключается в том, чтобы убрать все оправдания и показать вам истинную сущность вашего господства в моей стране. Вот с какой вестью я пришел: только объединенными усилиями всех индийцев, только взывая к доброму началу наших угнетателей, только путем ненасильственного несотрудничества мы можем надеяться получить свободу.

Дигби откинулся на спинку стула и фыркнул:

— Отлично сказано, Сен! В чем эта страна не знает недостатка, так это в бенгальцах, выступающих с речами. Вы точно не лезете за словом в карман. Всегда готовы доказать, что черное — это белое, а день — это ночь. — Он повернулся ко мне: — Капитан, у нас в Калькутте есть поговорка: «Сохрани нас, Господь, от ярости афганца и от красноречия бенгальца».

И снова Сен не удостоил Дигби ответом, обратившись ко мне:

— Могу ли я поинтересоваться, капитан, какое из двух зол ваш младший инспектор считает худшим?

Дигби побагровел. Обращаясь только ко мне, Сен мастерски выводил его из себя.

— Мы здесь не дебаты ведем, Сен, — со злостью ответил он, — но раз уж ты спросил, то наглые бенгальцы гораздо хуже!

Сен улыбнулся.