– Это ты, Насер?! Неужто?

Это Абдулла. Я от всей души его обнимаю, и в горле у меня застревает не ком, а что-то вроде острой кости. Однако я пытаюсь смеяться. Смеюсь, чтобы скрыть волнение.

– Что с тобой? Куда тебя ранило? Подожди, дай-ка я посмотрю…

Он поворачивает мою голову так, чтобы на лицо мне падал свет луны.

– И-и… вон оно что! Пойдем в палатку. Ребята увидят, что ты вернулся – обрадуются!

Мне страшно спросить, о каких именно «ребятах» он говорит. Он берет свой большой чайник в одну руку, ругой рукой – меня под локоть и ведет к палатке первого взвода. Это та самая палатка, которую мы ставили…

– Ты же чайник набирал…

– Не беда! Ты приехал, это важнее. Мы уж думали: куда делся?..

Он барабанит по натянутому брезенту палатки и громко зовет:

– Эй, Расул! Расул, ребята, посмотрите-ка, кто к нам приехал.

Входной клапан отодвигается, и я вижу Расула.

– И кто же это? – спрашивает он…

Секунду Расул в темноте вглядывается в мое лицо, потом бросается в мои объятия.

– Это Насер! Насер… Ага-Насер! Масуд-ага, посмотри, Насер…

– Парень, не тискай его слишком! Видишь, у него лицо забинтовано…

– Насер-ага, как хорошо, что приехал, мы ждали вас! Клянусь Аллахом, всё время о вас говорили. Как хорошо, что приехали! Клянусь, сердце изболелось, как же хорошо, как хорошо…

Входной клапан вновь отодвигается, и сразу три головы выглядывают из палатки.

– Ребята, посмотрите-ка! Масуд-ага! Ага-Насер приехал, заходите же, заходите внутрь…

Абдулла отцепляет от меня Расула, а из палатки выходит Масуд. Стоит лицом к лицу со мной и словно не верит своим глазам.

– Ты приехал, парень?!

Мы обнимаемся. Расул не оставляет меня: схватив за руку, тянет в палатку.

– Заходите, заходите же! Не очень вас поранило? Как хорошо, что приехали… Проходите, проходите сюда. Теперь у нас места много. Нас всего пятеро осталось. А вы приехали, будет шесть. Знали бы вы, что там было потом…

Я здороваюсь и с теми двумя ребятами, которые составляют теперь весь первый взвод. И мы все садимся вокруг печки. Расул – рядом со мной. Абдулла поставил чайник на печку, а я смотрю на сваленную в середине палатки груду вещей под брезентом. Именно так мы их здесь когда-то оставили, и тогда вся палатка первого взвода была полна народа, сейчас же задняя ее часть темна и пуста.

Мы беседуем. Главный оратор – Расул, мы – слушатели. Он с возбуждением говорит о том, что произошло после моего ранения, но и не только об этом, а обо всём на свете…

– Йалла! – этот возглас заставляет нас обернуться ко входу в палатку. И мы видим, что весь ее входной проем заняла фигура Хейдара. Улыбка играет на его губах:

– Ну, как ты, старина?

Мы все встаем, и я оказываюсь в его объятиях. Как же мне не хватало их всех! Хейдар садится с нами, и Абдулла говорит Расулу:

– Наполни чайник, будь добр.

Расул берет умывальный сосуд у входа в палатку и, сняв крышку с чайника, стоящего на печке, доливает туда воды. Хейдар выкаченными глазами оглядывает нас, а Масуд замечает:

– Так поступал Мирза! При этом отмечал, что умывальник еще не использовался по назначению.

Мы все смеемся, а Хейдар просто падает от смеха. И толстое его пузо так колышется, что я смеюсь уже и от этого. Но Хейдар замолкает и говорит задумчиво:

– Но ведь то был Мирза…

* * *

Мы сидим рядом с палаткой, и Расул очень многословно со мной беседует. Спасения мне от него нет.

– Насер! Насер… – слышится из-за пальм. Это меня зовет Таги. – Машина идет в санчасть – ты едешь?

Я так рад, что лечу к Таги словно на крыльях. Ни с кем даже не попрощавшись, спешу к шоссе, а Расул кричит мне вдогонку:

– Когда вернетесь, я вам остальное доскажу…

Таги с палочкой встречает меня.

– Санитарная машина нас подвезет…

Мы садимся в эту израненную и изношенную машину, у которой выхлопные газы каким-то образом проникают в салон. И, пока доехали до места назначения, все, кто в ней были, чуть не задохнулись, хотя и закутали рты и носы платками.

На полуразрушенном глинобитном здании табличка: «Санчасть дивизии».

Я помогаю Таги выйти из машины. Внутри строения сильно пахнет навозом, есть комната для ожидания, и за ней – основное лечебное помещение. Солдат записывает наши имена в тетрадку, и мы присоединяемся к очереди.

Все, кто выходят от врача, недовольно ропщут:

– Что за медик, вообще! Восемь таблеток дал – и всё!

– А меня вообще осматривать не стал!

Солдат у дверей называет мое имя, и я захожу.

Это глинобитная комната, в центре которой поставили стол, и за ним сидит молоденький врач. За его спиной кушетка. На носу врача – очки в круглой оправе, над верхней губой – реденькие усики. Я здороваюсь, и он, подняв голову, спрашивает:

– На что жалуешься?

– Осколок попал мне в губу, – я указываю на свой рот, – и застрял в челюсти. При этом выбил два зуба.

– Садись, – он указывает на кушетку.

Я сажусь, и врач сдирает с моего лица бинты так грубо, что я вскрикиваю. Наклонившись, он внимательно осматривает рану. Взяв щипцы и прикрыв бинтом их рабочие концы, произносит:

– Будь добр, открой рот.

Я это делаю, и он отшатывается: запах гниения из моего рта очень силен. Полив бинт желтой жидкостью, он подчищает им мою ротовую полость. Выбрасывает бинт в ведро и садится за стол, на котором стоят коробочки с разными таблетками. Взяв по нескольку таблеток из разных коробок, сует их мне в руку. Я говорю протестующе:

– Господин доктор, вы ведь всем даете одни и те же таблетки.

Он глядит на меня холодно, и это начинает меня злить.

– Эту работу и шофер санитарной машины мог бы выполнять. Сидеть за столом и каждому выдавать по четыре таблетки!

– Так или не так, а ничего больше я не могу сделать, – отвечает врач. – Нам приказано никого в тыл не отправлять. Идите жалуйтесь на тех, кто так решил.

Я встаю и иду к выходу, и слышу, как за дверью зазвучали громкие протестующие голоса. Тогда врач останавливает меня:

– Вернись!

Я возвращаюсь и слышу новую команду:

– Садись.

Сажусь на кушетку, и он вновь берет щипцы и командует:

– Открывай!

Открываю рот, и врач одной рукой оттягивает мою губу, а другой сует щипцы в рану от осколка и начинает в ней орудовать. Я к этому вовсе не был готов! Боль такая, словно всё мое тело прострелили насквозь. Он ворочает туда-сюда щипцами, и рот мой наполняется кровью.