– Попал! Попал…

Абдулла, схватив его за запястье, тянет вниз. Еще кто-то кричит:

– Загорелся! Танк горит…

Масуд, воспользовавшись паузой, двумя руками берет мое лицо и спрашивает:

– Что с тобой? Куда ранен?

Я рукой показываю на рот. Он отворачивается, чтобы посмотреть на близкий взрыв, но успевает приказать мне:

– Иди в тыл! Немедленно уходи в тыл!

Я оглядываюсь на траншею: она полна раненых и убитых. И вся она вдруг кажется какой-то далекой. Я встаю и, согнувшись, иду в тыл. Оглянувшись, чтобы сказать что-то Расулу, вижу, что он стреляет из автомата. Глаза мои встречают взгляд Масуда, и я, с чувством стыда, торопливо, спрашиваю его жестом: дескать, я пошел? Он делает мне прощальный знак, и я ухожу.

Дальше к тылу по сторонам главной траншеи устроены окопы-укрытия. В них набились все, кто мог поместиться, и Хадж-Носрат в одном из таких укрытий. Увидев меня, откладывает трубку рации и выскакивает в траншею. Громко командует:

– Раненым помогите эвакуироваться в тыл! – И, оглянувшись, говорит радисту: – Скажи Хейдару, пусть быстрее раненых в тыл шлет.

– Хейдар, Хейдар, говорит Шахед, – бормочет радист. – Давай быстрее своих подбитых соколов отправляй к Шахеду!

– Бери раненых и веди в тыл, – командует мне Хадж-Носрат, потом зовет своего связного: – Гасем, эй, Гасем! Быстро уводите раненых в тыл!

Радист протягивает ему трубку:

– Хаджи, хаджи! Артиллеристы на связи!

Гасем выпрыгивает из укрытия, и Хадж-Носрат еще раз напутствует нас:

– Йалла. Спокойно идите в тыл… Гасем, пошлешь раненых вместе с ним, вперед, выполняй!

Я иду дальше. Возле санитарного окопа лежат раненые, и я командую им подниматься. У первого из них, идущего за мной, всё плечо в крови. Рану его перебинтовали, но крови много, а по лицу видно, как ему больно. За ним идет другой раненый, у которого всё лицо обгорело, и воздуху открыто красное мясо, от вида которого меня передергивает.

Я иду небыстро, а за спиной слышу крики Гасема, поднимающего раненых. Пока дошли до начала траншеи, за моей спиной набралось народа чуть ли не на целый взвод. Оглянувшись, я вижу, что всё предмостье затянуто дымом, там ничего не разглядеть. Помоги им Аллах.

Мы выходим из траншеи и делаем привал под укрытием насыпи. Чуть-чуть перевести дух – но ведь и здесь безопасности нет. Жужжат минометные мины и взрываются то здесь, то там, от этих взрывов не вздохнуть. Раненые с испуганным видом припали к насыпи. Я спрашиваю Гасема жестами, знает ли он, куда идти дальше.

– В ту сторону идем, – указывает он.

Мы трогаемся в путь: каждый кому-то помогает. Гасем распределил раненых парами так, чтобы пособляли друг другу. Кто-нибудь, раненный в руку, предоставляет свои здоровые ноги тому, которому трудно идти. Например, тот, с обгорелым лицом, тащит на спине еще одного, лицо которого и вовсе страшно. С его подбородка капает какая-то черная клейкая масса – все отводят взгляд от его лица.

Бесчувствие моего рта закончилось, сменившись пылающей болью во всём лице. От этой боли я не могу открыть челюсти. Крепко завязал лицо платком, но когда летят минометные мины и взрываются рядом, и приходится падать и ползти… Это мучительно. А огонь врага усиливается. Они накрыли полосу между передовой и тылом для того, чтобы не позволить нам перебросить подкрепления. Вдоль насыпи – сущий ад, из развороченных окопов валит черный дым. Мины визжат, перехватывая дух, и взрываются прямо посреди нашей колонны. Мы валимся плашмя. Потом кое-как поднимаемся, чтобы взглянуть на последствия этого взрыва. Раненые, как стадо овец, в которое ворвался волк, не обращая внимания на свои раны, на четвереньках или ползком стремятся к насыпи. Двое упали посреди грунтовой дороги. Гасем подбегает к ним, осматривает и делает мне знак, что они мертвы. Я поднимаюсь и бегу к нему. И, пока я добежал до них, мне трижды пришлось залечь и встать. Я вижу, что убитые мне не знакомы. Одного из них взрывом развернуло от пояса и выше; и оторвало обе ноги. Плечо его было забинтовано, и кровь на бинтах засохла.

– Вон нога чья-то…

Мы оттаскиваем двоих убитых к насыпи и найденную ногу кладем там же. И, продолжая далее путь, уже инстинктивно прижимаемся к этой насыпи. И я гляжу вокруг и ничего не понимаю: страх меня ослепил.

Мы дошли до перекрестка и стоим, ждем Гасема. Он догоняет нас бегом, держась за локоть, и я спрашиваю:

– Что с тобой?

– Ничего-ничего, – отвечает возбужденно. – Нам вон в ту сторону.

Идем по дороге, с двух сторон которой – насыпи. Обернувшись, чтобы посмотреть, не отстают ли идущие сзади, я вдруг чувствую, как в лицо мне, опаляя его, бьет из-за насыпи мощный сноп пламени. Падаю лицом в землю и вдруг чувствую запах шашлыка. Не веря себе, принюхиваюсь: да! Рот наполняется слюной… Медленно поднимаю голову и в ужасе вздрагиваю. Человек горит! Чем-то в него попало, и он превратился в кусок горящего мяса, Гасем подбегает и начинает засыпать его землей, чтобы потушить. Не помня себя, я вскакиваю, кричу, бегу…

– Вставайте! Вставайте, вперед…

Во рту острая боль – и я замолкаю. Опять соленый вкус во рту. Раненые бегут за мной, не отставая. Никто не оглядывается.

Вскоре дорога поворачивает. Несколько человек выглядывают из-под насыпи. Я в колебании. Замедляю шаг и, пройдя чуть дальше, вижу целую толпу, это похоже на сцену Страшного суда, тут свалены вперемешку живые и мертвые. Живые в ужасе, они словно уже в аду побывали. Ранения их тяжелые, и какой-то долговязый молодой человек мечется среди них: должно быть, их командир.

– Дорогу в госпиталь знаете? – спрашивает он меня.

Ему отвечает Гасем. Они дают команду этим людям двигаться вместе с нами, и те встают. Встает примерно половина из тех, кто лежал, остальные – покойники. Два отряда раненых смешиваются, хотя эти, новые – более тяжелые, чем наши. Несколько из них – на носилках, которые несут легко раненные. Четверо из новых, все раненные в обе ноги, продолжают сидеть у насыпи и смотрят на нас неверяще: неужели мы оставим их? Одновременно несколько человек требуют, чтобы мы быстрее уходили из-под обстрела. Но я движениями глаз и бровей даю понять этим неходячим, что, пока их не возьмут, мы не двинемся с места. И к ним подбегают несколько человек и ведут их в колонну, после этого колонна двигается. Тяжелые снаряды вспахивают землю здесь и там. И раненые по второму и третьему разу получают раны от осколков, однако колонна не останавливается. Мы не замедляем, но и не ускоряем шаг. Молодой командир требует от меня, чтобы мы шли быстрее, но я показываю ему, что быстрее раненые идти не могут… Однако взрываются мины, и в колонне раздаются вопли и стоны… Он тоже рассвирепел и со злостью требует от меня ускориться. Мы почти перешли на крик, когда подбежал Гасем и ударил кулаком в грудь этого долговязого и крикнул ему:

– Ты как это требуешь ускорить шаг? Они и так еле поспевают!