Горького и вошли в парадную садика, он стал уговаривать меня не провожать его до верхних дверей, просто снизу посмотреть, как он поднимется по лестнице и пойдет, как большой мальчик, в свою группу сам. Лестница такая была высокая, зимняя одежда такая тяжелая, и он так меня просил, что пришлось уступить. Я стояла внизу и смотрела, как он, вовсю улыбаясь, поднимался по лестнице, потом взялся за ручку двери и помахал мне, мол, уходи. Я повернулась и пошла, думая о том, какой же он уже стал большой и смышленый.

С этими мыслями я, дождавшись зеленого сигнала светофора, перешла улицу и только повернула, чтоб пойти в сторону дома, как слышу отчаянный крик: «Тетя Лиза!» – и понимаю, что это кричит мой мальчик.

Я обернулась и вижу на другой стороне улицы через гущу мчащихся машин плачущего моего Андрейку, размазывающего кулаками слезы по щекам. Он заметил меня и не разбирая дороги побежал ко мне прямо через улицу. И тут перед глазами возник огромный троллейбус, я услышала скрип тормозов и крики людей, видевших, как мальчик упал. Истошно засвистел в свой свисток милиционер, все машины замерли – и я уже бегу к своей кровиночке, лежащей на асфальте под колесами. Что я пережила в эти секунды, передать невозможно. Андрейка был цел, троллейбус, затормозив резко, наехал лишь на задник галоши на его валенке, и мы никак не могли его вынуть из-под огромного и тяжелого колеса.

Вокруг собрались прохожие, пассажиры троллейбуса, сразу открывшего свои двери, водители машин. Все что-то говорили, а я ничего не слышала, кроме сильно бьющегося сердца моего малыша, и ничего не чувствовала, кроме его ручек, цепко обнимающих меня. Мы вернулись в детский сад, но не пошли наверх, а сели прямо на мраморные ступеньки внутри у лестницы и вытирали друг другу слезы. Андрейка говорил, что больше никогда так не будет делать, и я отвечала, что, какой бы он ни был большой, никогда его не оставлю одного, всегда буду держать за ручку. Потом мы всё-таки поднялись к нянечкам и просто сказали, что сегодня будем дома.

Я много раз думала, как такое могло случиться. Я же наблюдала, как он поднимался по лестнице и уже ухватился за ручку, чтоб войти внутрь помещения. И только тогда я повернулась и вышла на улицу, чтоб дать ему самоутвердиться, полная ласковых и благодарных мыслей о нем. Но, как только Андрейка увидел, что дверь закрылась за моей спиной, и понял, что он совсем один в этой огромной прихожей, где кроме него было только эхо гулко захлопнувшейся двери, он испугался. Мальчик забыл, куда и зачем шел, понимал только одно: что не хочет, чтобы я уходила. Ему стало страшно, одиноко, и он побежал меня догонять… Это был жестокий, но полезный для меня урок. Неоднократно потом возникали ситуации, когда или Андрейка просил, или я сама хотела ослабить внимание, дать ему больше свободы, но каждый раз как предупреждение я слышала крик ребенка и звук тормозов троллейбуса, остановившегося в миллиметре от тела моего мальчика.

Не всё было так грустно. Случались и интересные события, запомнившиеся на всю жизнь, как вот это, рассказанное мне Андрейкой и подтвержденное им несколько раз в течение его жизни. Это произошло весной 1961 года. Он ходил в среднюю группу, и их днем укладывали спать в большой спальне, занимавшей весь фасад третьего этажа, своими большими окнами выходившей на главную улицу Москвы – улицу Горького. Детей клали на раскладушки, стоявшие вдоль задней стены, и приоткрывали окна, чтоб входил свежий воздух. Многие сразу засыпали, а наш мальчик не очень любил дневной сон. Но он всё равно, как все другие детсадовцы, должен был лежать с закрытыми глазами. Нянечки ходили, смотрели и, если кто не спал, говорили:

– А ну-ка, закрывай глазки и спи!

– Ну няня, я не хочу, я выспался дома.

– Всё равно закрывай и лежи тихо, чтоб и самому отдыхать, и другим не мешать.

Но в тот апрельский день, о котором идет речь, всё было по-другому. Три нянечки ходили и следили, чтоб дети спали. Андрейка, чтоб его не ругали, прикрывал глаза, оставляя маленькую щелочку для подглядывания. Обычно ничего интересного не происходило, разве что кто-то из детей захрапит, или захнычет во сне, или попросится в туалет. Но в этот раз в середине тихого часа началось необычное движение среди персонала. Они ходили, перешептывались, надевали или накидывали пальто или телогрейки и чего-то ждали. Вдруг из-за окна послышались крики «ура!», как будто кричало вместе много народу и несколько раз. Все работники детсада кинулись к окнам, раскрыли их на всю ширину и с возгласами: «Смотрите, едет! Едет!» – высунулись в окно по плечи и стали махать руками.

Здесь были все воспитатели, и нянечки, и сама заведующая. Чуть позже подбежали кухарки и уборщицы, и даже дворник пришел. Им не хватало места у окна, и они вставали на стулья, нависая «вторым этажом» над всеми, и тоже махали руками. Гул толпы становился всё громче, и тут любопытный Андрейка быстро встал с кровати, как был в трусах и майке, подбежал к окну и ужом прополз между лежащими на подоконнике воспитателями, чтобы увидеть, что так всех привлекло.

Как он потом рассказывал, вдоль улицы по всей длине, сколько было видно, стояли люди плотной толпой и махали флагами и цветами. По дороге ехал один открытый автомобиль, окруженный мотоциклистами-милиционерами. В машине стоял молодой мужчина в военной шинели и фуражке, одной рукой он держался, а другой приветственно махал, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую. О том, что видел Юрия Гагарина и что это было 12 апреля, когда тот летал в космос, мальчик не знал, но нам, взрослым, этот случай был удивителен и очень приятен. Я всем об этом рассказывала, на что Паня заметила, что я с таким чувством об этом говорю, как будто не Андрейка видел первого космонавта, а по меньшей мере сам Гагарин меня поцеловал. Но я не обижаюсь, она просто завидует, что это у меня, а не у нее есть такой замечательный мальчик…

Лариса

Как вы уже знаете из моего повествования, в нашей квартире, в соседней с нами комнате, жили Соломоновичи – семья Лениного брата Димы. Мои общались с ними постоянно, особенно когда только переехали сюда и родились дети. Я уже говорила, что у Диминой жены почти совсем не было молока, и наша Лена была «молочной матерью» Ларисы, дочери Фани и