сильная неудовлетворенность жизнью, от этого происходили скандалы, даже драки с матерью. Ольга Николаевна воспринимала всё это как крест, который ей суждено нести всю жизнь, и старалась никому не рассказывать о том, что творилось у них дома за закрытыми дверями. Играла на рояле Люся очень хорошо, на скрипке тоже, но всё это было по причине больной психики недоделано, недоразучено и не имело конкретной цели или применения.

У Люси был один постоянный поклонник, его звали Анатолий Приклонский. Он был другом детства Игоря, их родители тоже дружили. Анатолий приходил к ней в течение многих лет два раза в год с букетом цветов: на ее день рождения и на день рождения Леонида Петровича, которого помнил с детства и очень уважал. Он всегда был хорошо одет и, становясь на одно колено, с серьезным лицом просил Люсю осчастливить его и выйти за него замуж. Она же отказывала ему каждый раз, иногда даже в довольно грубой форме. Но он не обижался и не отчаивался. Если дома была Ольга Николаевна, то он и у нее просил руки дочери. И так много лет. Дружили не только родители, сам Леонид Петрович в юности часто бывал неделями летом у Приклонских в имении в Тульской области, около села Яковлево.

Люся всегда отказывала Анатолию, даже тогда, когда кроме него никто уже к ней ходить не стал. А он всё равно и звонил, и приезжал. Но о нем еще будет разговор.

Ольга Николаевна и Люся приезжали иногда к нам сами. К этому мы готовились так же, как раньше, во времена Леонида Петровича, готовились к приезду его мамы Софьи Абрамовны. Делали полную уборку, суетились, ждали, как какую-то комиссию. Ольга Николаевна боялась сквозняков, а у нас в семье все любили свежий воздух. И первое, что она говорила, войдя в нашу комнату и еще не сняв пальто:

– Лиза, поскорей закрой все окна и форточки, мне уже дует!

Она даже говорила «заткни», а не «закрой».

– Мама, ну что ты говоришь? Мы же задохнемся здесь, смотри, сколько нас, – обычно парировал Игорь.

– Ничего, сыночек, на Старой площади не задохнулись, а там комната намного меньше, – не уступала мама, и сын, как правило, сдавался.

С Ольгой Николаевной было интересно. Она много знала и часто нам что-нибудь рассказывала. Рассказывала о революции, когда ей было двадцать лет, о войне, когда ей было сорок, и, конечно, о Леониде Петровиче. Это был ее кумир и кумир всей семьи. В дни ее приезда в доме устанавливалась особая семейная атмосфера, одновременно и радостная, и грустно-лирическая, которой я тоже проникалась. Да и как было не проникнуться, когда Леонид Петрович писал такие красивые стихи, что нельзя без слез читать, рисовал так, что хоть сразу на стену в музей вешай! Родные читали его стихи, рассматривали его рисунки, смеялись над карикатурами и эпиграммами в стихах. А потом наступало время чая и игр.

Мы бережно убирали со стола фотографии, стихи и рисунки деда Леонида, которые Ольга Николаевна всегда возила с собой. Накрывали на стол, ставили чай с домашним пирогом-ватрушкой, я о ней уже писала. Но могу и напомнить. Ватрушка – это красивый семейный пирог с грецкими орехами, который печется у Межеричеров к какому-нибудь событию, когда собираются все вместе. Печет пирог всегда старшая из женщин в семье. Ватрушку Ольга и Люся тоже привозили с собой. Поэтому Игорь обычно шел встречать маму и сестру к самому метро, чтоб помочь донести сумки. Я тоже иногда шла с Андрейкой ему помогать. Ведь, если вы помните, у Ольги Николаевны с детства проблема с одной ногой.

Так вот, мы все дружно пили чай с ватрушкой, но всегда нарезали этот семейный пирог на два куска больше, чем нас сидело за столом. Кроме того, всем выдавали листок бумаги и карандаш со стиралочкой, Игорь доставал песочные часы и томик стихов какого-нибудь известного поэта, и мы начинали играть в буриме́. Играли все, кроме меня и Андрейки, мы были зрителями и болельщиками. Лена открывала сборник стихов на какой-нибудь странице и читала не полностью строчки, а только рифмы. Всего восемь слов. Игорь переворачивал песочные часы, и все, закрываясь друг от друга руками и локтями, начинали писать стихи. Когда песок кончался в верхней стеклянной чашечке часов, говорили «стоп», и все кидали свои карандаши на середину, чтоб никто не мог ничего подправить. Игроки смеялись и начинали по очереди читать свои получившиеся стихотворения. Чаще всего они бывали шуточными. Свое одобрение, а иногда и восторг по поводу прочитанного мы выражали аплодисментами, неудовольствие – топаньем ног. И так три раза. После трех туров игры мы выбирали лучшего и худшего поэта вечера. Лучшему поэту надевали шоколадную медаль или специально для этого хранившийся венок из лавровых листьев. Ему ставили стул на стол, он сидел там и ел один из оставшихся кусков пирога, запивая чаем. Все остальные ходили вокруг него, спрашивали ласковыми голосами, вкусно ли ему, и всячески восхваляли вслух его талант. Часто это тоже были эпиграммы. Худший поэт лез, подгоняемый свистом и топаньем ног, есть свой кусок пирога под стол и оттуда громко читал стихи лучшего поэта. Скатерть нашего круглого стола была длинная, почти до пола, слышно было плохо, и его всё время просили перечитать. Всё это было не обидно и очень смешно. Например, Андрейка всегда лез под стол с тем, кто проиграл, и помогал ему съесть его призовой кусок ватрушки. Это тоже было очень забавно.

У меня в шкатулочке сохранились два листка с экспромтами Игоря и Андрея на стихи Пушкина, но более позднего времени, когда Андрейка уже участвовал в игре наравне со взрослыми:

Стихи – нелегкое творенье,

Не каждый сочиняет их,

Они и радость, и мученье

С пером в руке часов моих.

В них, то страдая, то тоскуя,

Живет Любовь в груди моей,

Не ожидая поцелуя,

Лишь благосклонности твоей.

(это листок Игоря)

Ватрушка – нашей бабушки творенье,

В ней нет ингредиентов дорогих,

Но печь ее – для бабушки мученье,

А есть – одна из радостей моих!

Я жду ее, страдая и тоскуя,

Увидеть на тарелочке моей.

О бабушка! Достойно поцелуя

Творение фантазии твоей!

(ну а это, понятно, написал Андрейка, поэтому я и храню листочки)

Часто и друзья родителей, узнав, что будет буриме, приезжали