— Августин Блаженный, — вмешался князь, — писал, что вопрос о том, что было до создания мира, если он был создан точное количество лет назад, не задаваем, и что для людей, кто все же задает подобные вопросы, Господь приготовил ад.

— Да, князь, Августин считал, что время было создано вместе с мирозданием. До начала начал никакого времени не было. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Я с этим согласен, и ад мне не грозит. Мой вопрос намного проще и глупее: господа, где располагалась ваша точка сингулярности? Или уж совсем просто: было ли у нее в принципе место? Место как место для проявления явления.

Для физиков этот вопрос абсурден: что значит где? Да нигде! Какая разница где? Когда нет самой вселенной, говорить о ее местонахождении глупо. И все-таки мы рискнем быть глупцами, потому что еще никто не отменял прозрение Аристотеля: любое явление состоит из двух фаз — потенции и актуальности. Действительность есть реализация некой возможности. И, следовательно, эту потенциальную точку мы должны поместить не в никуда, а в некое условное место рассвета. Поместить в то и туда, что предшествует эманации, или в бездну. Как видите, мысль ищет подходящее слово для этой рани пред-существования. Слово «бездна» есть и у египтян, и у ассирийцев, и у иудеев. Итак, для точки предстоящего взрыва нужна хотя бы «бездна». «Бездна» от никуда и ничего отличается всего лишь одним свойством: она является необходимым условием для реализации актуальности.

Что такое бездна, не очень понятно, но это сейчас не важно. Бездна то, что предшествует всему. Бездна! О существовании этой бездны согласным хором говорит вся мудрость мира.

Итак, пользуясь воображением, каковое не отменял даже господин Хокинг, мы помещаем эту потенциальную точку в ту самую бездну. И как только мы поместили ее в никуда и в нигде, как только мы совместили эти две половины одного условия в логический посыл, сразу становится ясно, что та самая бездна и есть та самая точка, в которой полностью разместилась точка начала за миллисекунду до взрыва. Ура!

Смотрим дальше. Миллисекунда прошла, за ней еще одна, прошло еще сто миллисекунд, а Большого взрыва не происходит. Но почему, черт возьми, ничего не взрывается? Почему? А потому что ни бездна размером с точку, ни точка размером с бездну не имеют места для проявления себя. Вот что значит это великое словно. Бездна есть то, у чего нет дна, нет места для днища, нет опоры, чтобы прибыть и пребывать.

Правда, о таком пустяке, как место, технари не очень задумываются. И все же, неохотно заметив эту неувязку, они поступили точно так же, как египтяне, которые, озарив бездну светом мысли и разглядев бесконечную безвидную водную гладь океана Нун, стали искать место опоры для бога, место для начала всего и — ага! — заметили первый холмик опоры, восставший из хаоса. Этот холмик, куда Амон твердо поставил ногу, ничем не хуже мысли Фридмана о начальном нуле или предположения Эйнштейна о том, что во времени должно существовать точка начала. Начало не удалось проигнорировать даже самому Хокингу, черт возьми, оно все-таки лучше, чем идиотическая идея о том, что мир существует вечно.

Между тем прошла уже тысяча миллисекунд, а взрыва все нет и нет. Почему? Потому что господин Хокинг и его друзья, согласившись, что начало у времени, видимо, все-таки должно быть, не позаботились хотя бы о самом маленьком местечке для размещения маленького Большого взрыва.

Что ж, возвращаемся снова туда, где мы мысленно стартовали за миллисекунду до рождения мира, для которого нужно место.

Спросим так: чем условная миллисекунда до Большого взрыва отличается от миллисекунды после большого взрыва, когда все стало меняться? Думаю, она ничем не отличалась. Но сказать так, не значит объяснить. Два разных ответа убивают друг друга, а три ответа убивают вопрос.

Ответы о месте отбили у места охоту себя объяснять. Место стало загадкой.

Увы, на сегодня эту невероятную проблему размещения несотворенной потенциальной вселенной смог пристойно объяснить только гениальный мистик. Речь об Арии, который…

— Который вот уже второй вечер у нас нау стах! — воскликнул князь.

— Неудивительно. Его гений отвечает на все, о чем спросишь…

— Вот именно. Его ответ на сущность смерти единственный, который отвечает… но простите мой пыл. Я перебил вас.

— И проблему размещения начала в бездне убедительно объяснил только он, лев истины. В терминах каббалы — а другой терминологии у него не могло быть — он предположил, что поскольку все то, что существовало, было простором божественной бренности, все во всем занимал Бог, то для начала надо было сотворить место для мира. Ари называет его цимцум или сокращение-удаление. То есть Творцу нужно было удалиться от некой точки для осуществления бытия. Уйти, чтобы вернуться в акте творения и откровения. Какая чарующая мощь и глубина!

— Мыслить надо гимнами! — воскликнул Виктор фон Боррис.

— Да, наш князь, гимнами и мольбой, — поддержали братья в один голос.

Оратор продолжил:

— Это разжимание раскрыло в бездне бездн точку опоры для вашей физики, господа. Эту же гениальную мысль, только более грубо излагает египетская ученость: место опоры есть холмик посреди океана, куда Творец поставил ноги, чтобы, мастурбируя, выбросить из восставшего фаллоса в бездну творящее семя…

— По сути это тот же Большой взрыв. Извержение из творящей точки космической праматерии… — ввинтил свою реплику Валентин.

Хозяин благосклонным кивком одобрил его бросок.

Докладчик тоже кивнул одобрительно.

— Вы скажете, фуй, египтяне, дети мумий, они же были глупы. Они были так же глупы, как сегодня умны наши физики. Но уже завтра о наших умниках скажут грядущие умники: какие они дураки, что за чушь теория Большого взрыва. Она такая же вонь в стойле, как скотный двор европейской мысли времен Средневековья.

Облако семени и газовые туманности инфляции — это разные ракурсы одной и той же человеческой мысли, которая на разных этапах — в терминах своего века — объясняет загадку бытия. Египет сказал: семя! Хаббл сказал: газовые туманности. А господин Хокинг, глядя на эти облака, воскликнул: «Если бы в диффузных облаках не было небольших зон разрежения и все было бы однородным, то вселенная имела бы другие физические значения, и нас бы не было».

То есть, по логике Хокинга, все возникло случайно. Не будь этих небольших зон разрежения, могло бы и ничего не быть. Кстати, говорит он об этом достаточно меланхолично… Тут я предоставляю слово своему второму я.

За кафедрой появился Брат Один и церемония с передачей очков повторилась.

— Хокинг, — сказал он, — с безразличием отмахнулся от существования случайности, которая не очень ему интересна. Ему важнее планковские величины. Между тем на объяснение феномена случайности, как и на идею появления места были брошены самые изощренные умы мира. Как случились роды случайности? Ведь случайность, по сути, отрицает весь мировой порядок, упраздняет причины и следствия, аннулирует итоги явлений и начала законов.