Остальную часть обеда Гвен искала пути возврата к себе прежней, но связь с реальностью возникала лишь отдельными вспышками. Она вступала в разговор, следила за его ходом, но потом внимание рассеивалось, и она сбивалась. Приглядываясь к Верити и Макгрегору, Гвен все ждала, не скажут ли они чего-нибудь еще о рисунке, но ее мозг пока работал недостаточно четко, и наблюдения ни к чему не привели. Мужчины еще немного пообсуждали политическую ситуацию. Наконец в столовую внесли залитый сливками бисквит, и атмосфера за столом разрядилась. Гвен испытала облегчение.

– Какая красота! – воскликнула Верити, захлопав в ладоши.

Когда десерт был съеден, наступила тишина.

– Не хочешь ли прогуляться, Гвен? – с улыбкой спросил Лоуренс.

Увидев тепло в его глазах, она ощутила прилив сил.

– С удовольствием. Только схожу за шалью. Я что-то не могу понять, жарко мне или холодно.

– Не спеши. Я подожду тебя на террасе.

Гвен пошла в свою комнату, достала любимую шаль и накинула на плечи. Шаль была кашмирская, с красивым павлином, вплетенным в узоры пейсли. Раньше она принадлежала ее матери, и сине-зеленая шерсть местами истончилась. Гвен собиралась уже закрыть окно в спальне, когда услышала голос Лоуренса – муж разговаривал с кем-то в саду. Толстые стены дома не пропускали внутрь жару и шум, но никто, кажется, не думал, что, когда ее окно открыто, она слышит каждое слово, произносимое на террасе или в любой точке с этой стороны сада.

– Ты не должна воспринимать это как личную обиду, – говорил Лоуренс.

– Но почему я не могу пойти с вами?

– Мужчине иногда приятно провести время наедине со своей женой, к тому же она была больна, не забывай.

– Она всегда больна.

– Это вздор, и мне больно слышать такие слова после всего, что я для тебя сделал.

– Ты все делаешь только для нее.

– Она моя жена.

– Да, и не позволяет мне забыть об этом.

– Ты сама знаешь, что это не так.

Лоуренс помолчал, а Верити что-то пробормотала.

– Я выделяю тебе щедрое содержание. Передал тебе права на дом в Йоркшире и позволяю жить здесь сколько хочешь.

– Я вежлива с ней.

– Мне хотелось бы, чтобы ты ее полюбила.

«Не думай, – велела себе Гвен, и слезы подступили к ее глазам. – Не шевелись». И хотя ей неприятно было слушать этот разговор, она осталась на месте.

– После смерти Кэролайн ты принадлежал мне одной.

– Да, так и было. Но тебе нужно строить свою жизнь. Это нездоро́во, что ты цепляешься за меня. А теперь скажу только одно: пора тебе искать себе мужа, больше я не собираюсь это обсуждать.

– Не знаю, когда ты успел прийти к такому выводу, но ты прекрасно знаешь, что есть только один человек, за которого я хотела бы выйти замуж. – Во время продолжительной паузы, пока Лоуренс и Верити молчали, Гвен закрыла глаза; потом снова раздался голос ее золовки. – Думаешь, меня убрали на полку?

– Кажется, ты сама себя туда убрала. – Его голос прозвучал резко, а ее, когда она ответила, раздраженно:

– У меня есть веская причина. Ты думаешь, что знаешь все, но это не так.

– О чем ты говоришь?

– Знаешь. Кэролайн… и Томас.

– Перестань, Верити, с тобой такого никогда не случится.

– Ты, может быть, и мой старший брат, но кое-чего о нашей семье не знаешь.

– Не впадай в мелодраму. В любом случае я считаю, ты проводишь здесь слишком много времени. Пора тебе заняться чем-нибудь.

– Говори что хочешь, Лоуренс, но…

Они отошли, голоса их стихли, и Гвен ничего больше не слышала. Она вдохнула и медленно выдохнула сквозь неплотно сомкнутые губы. Столько усилий потрачено на Верити, и все напрасно. Гвен чувствовала себя обиженной. Думая об этом, она расхаживала взад-вперед по комнате, но тут в дверях появился Лоуренс:

– Ты выглядишь прелестно, Гвен.

Она улыбнулась, радуясь, что он заметил.

– Я слышала твой разговор с Верити в саду. – (Лоуренс не ответил.) – Она меня не любит. А я надеялась, ведь столько времени прошло.

– Верити такая непростая девушка, – вздохнул он. – Думаю, она старалась как могла.

– Кто тот мужчина, в которого она влюблена?

– Ты о ее женихе?

– Нет, я о том, который не ответил на ее чувства.

Лоуренс сдвинул брови:

– Это Сави Равасингхе.

Гвен уставилась в пол, лицо ее застыло. Она силилась не выдать потрясения. Последовала долгая пауза, в продолжение которой перед глазами у нее стояла картинка: ее шелковые французские трусики на полу.

– Он поощрял Верити? – наконец спросила Гвен.

Лоуренс пожал плечами, но тело его напряглось, будто он не мог заставить себя произнести какие-то слова.

– Они познакомились, когда он писал портрет Кэролайн.

– Где этот портрет, Лоуренс? Я никогда его не видела.

– Я держу его в кабинете.

Когда он посмотрел на Гвен, она увидела в его глазах глубокую боль, но, кроме того, и злость. Почему? Почему он разозлился на нее?

– Мне хотелось бы увидеть. У нас есть на это время до прогулки? – (Лоуренс кивнул, но молчал все время, пока они шли по коридору.) – Сходство хорошее? – спросила Гвен. – Лоуренс снова не ответил, а когда отпирал дверь, руки у него дрожали; войдя, Гвен окинула взглядом комнату. – В прошлый раз портрета здесь не было.

– Я снимал его пару раз, но всегда снова вешал на место. Ты не против?

Гвен не вполне разобралась в своих чувствах, но кивнула и стала рассматривать портрет. Кэролайн была изображена в красном сари, вытканном золотыми и серебряными нитями, а длинный шарф, свисавший с плеча, был украшен орнаментом из птиц и листьев. Равасингхе показал красоту своей модели не так, как на фотографии, которую видела Гвен, – что-то хрупкое и печальное в облике Кэролайн поразило Гвен.

– Нити – это настоящее серебро, – сказал Лоуренс. – Я сниму портрет. Нужно было уже давно убрать его куда подальше. Не знаю, почему я этого не сделал.

– Она всегда ходила в сари?

– Нет.

– Мне показалось, ты в какой-то момент рассердился.

– Возможно.

– Ты что-то от меня скрываешь?

Он отвернулся. «Может быть, Лоуренс злится на себя, – подумала Гвен, – или до сих пор чувствует вину за то, что не отправил Кэролайн на лечение?» Она хорошо знала, каково это, когда угрызения совести гложут тебя изнутри, сперва исподтишка, но постепенно разрастаются и начинают жить собственной жизнью. Гвен стало грустно от ощущения, что ее муж, вероятно, никогда не оправится полностью от удара, нанесенного трагической гибелью первой жены.