Нам не дано знать, насколько успешно шли дела у Л. Ланга в привлечении серебра из китайских земель, но можно отметить, что несколько позже продолжали неоднократно поступать распоряжения относительно скупки золота и серебра для нужд Российского государства, как только этот товар появлялся на рынках Востока. В 1751 году, например, купцы-бухаритины доставили небольшие партии того и другого металла к Оренбургскому рубежу, и из Сената поступило распоряжение его выкупить за счет казначейства на фонды губернии, а также направить пробирного мастера для проверки его чистоты. Цену за 1 золотник назначили в размере рубля для золота и 9 копеек для серебра. X. Трусевич приводит, без ссылки на заслуживающие доверия документы, много других случаев в 1750-х и 1760-х годах приобретения у бухаритинских купцов небольших партий золота и серебра в различном виде — в слитках, брусках, монетах и золотом песке. Местом действия практически всегда назывался Оренбургский рубеж и его окрестности.

В общем и целом попытка государства по упорядочению обращения драгоценных металлов в торговле с китайцами выглядит еще менее успешной, чем навязывание государственной монополии на торговлю ревенем. Практически невозможно оценить в деталях воздействие финансового фактора покупок золота и серебра на монгольской границе, а также обозниками в Пекине на состояние валютного благополучия России в середине XVIII столетия. Судя по дошедшим до нас свидетельствам, получается так, что суммарные объемы благородных металлов, фактически ввезенных из китайских владений, далеко отставали от уровня желательного, нужного и ожидаемого в русском казначействе. По факту увольнения со службы С. Свиньина напрашивается еще одно предположение о том, что его самые радикальные и многообещающие усилия по приобретению китайского золота и серебра направлялись в ошибочное русло, причем делалось это не совсем порядочными сообщниками. Хотя нам трудно доподлинно судить, смог ли бы другой чиновник, обладавший честностью и изобретательностью Л. Ланга, преуспеть в решении задачи по ввозу очень крупных партий благородного металла, необходимого для решения проблемы казначейства. Трудно даже предположить, чтобы мандарины китайского двора позволили утечку очень большого количества золота или серебра из своей страны. На самом деле прекрасно видно, что более поздним пекинским обозам доставалось гораздо меньше благородных металлов, чем первым двум или трем, посетившим китайскую столицу сразу после заключения Кяхтинского договора. В любом случае представляется разумным заключение о том, что попытка Российского государства завладеть вроде бы наиболее продуктивным источником золота и серебра совсем не поспособствовала развитию торговли до достаточно крупного уровня, чтобы послужить средством спасения России от продолжавшегося денежного бедствия страны. Речь идет о бедствии, из-за которого в 1760-х годах пришлось прибегнуть к выпуску больших объемов бумажных денег. На протяжении столетия некоторое количество золота и серебра купцы-единоличники ввезли через Кяхту, львиную долю которого передали в распоряжение казначейства. Должна была существовать и контрабанда золота и серебра, но ее масштаб определить невозможно.

В тот или иной момент русской истории право на ввоз из-за рубежа и изготовление изделий из шелкового сырья предоставлялось в качестве великой привилегии особо избранным неофициальным просителям, но исключительного права на изготовление или сбыт данной тонкой ткани за Русским государством никогда не сохранялось. Еще в 1717 году Петр Великий предоставил монополию на переработку коконов в шелк и шелковую парчу в России московскому купцу Ивану Евреинову и его товарищам по общему предприятию. 20 лет спустя, когда пришло время для продления его привилегии, И. Евреинову на основании его же прошения предоставили величайшую торговую льготу, которой не пользовались остальные купцы, занимавшиеся торговлей на границе: ему разрешили отправлять с пекинскими обозами русские товары стоимостью до 10 тысяч рублей. Эти товары предназначались для обмена исключительно на сырье для изготовления шелка, и даже тогда такой обмен происходил под тщательным надзором со стороны директора обоза, отвечавшего за то, чтобы оборот товара, принадлежащего частным лицам, не шел во вред государственной торговле. В своем прошении И. Евреинов сетовал на отсутствие у него возможности полностью загрузить производственные мощности его новой московской шелкопрядильной фабрики по причине отсутствия сырья в виде кокона шелкопряда. Такого сырья, докладывал он властям, просто не появлялось на торгах в Кяхте и Маймачене. Купец Евреинов к тому же просил освободить возимый им в Россию шелк от всех поборов. Но царица Анна отказалась уступать ему свой таможенный доход. После 1737 года в Пекин снарядили только три обоза, и в отсутствие бухгалтерских книг данных предприятий остается загадкой, воспользовался ли И. Евреинов на самом деле предоставленной ему привилегией. Если воспользовался, то по пограничной торговле этого практически незаметно. К тому же И. Евреинов занимался гораздо больше не коммерцией, а товарным производством, предназначенным для поощрения переработки шелкового сырья в России.

В 1753 году, или спустя 16 лет, ситуация в сфере обращения шелка на территории России на первый взгляд выглядела практически той же самой. Тонких шелков, подходящих для переработки, по-прежнему не хватало, если верить результатам тематических заслушиваний в Мануфактур-коллегии, и ценились они неоправданно высоко. Соответственно, по прошению армянского купца из Астрахани Артемия Назаретова ввозимый им (вероятно, из Персии) шелковый кокон для продажи владельцам шелкопрядильных фабрик никакими таможенными пошлинами не облагался. Опять же в 1756 году сенаторы отменили таможенные пошлины на итальянские и персидские шелковые нити, предназначенные для переработки.

Только в 1759 году поставка в Россию шелкового сырья становится исключительной торговой монополией обер-инспектора Никиты Шемякина. Раньше ему принадлежало откупное право на ввоз готового шелка и шелковых изделий из Европы, а теперь он убедил сенаторов предоставить ему тридцатилетнюю монополию на ввоз в страну всех разновидностей шелков и на вывоз за границу всего шелкового сырья, признанного негодным для фабричной переработки. Весь ввоз и вывоз им товаров освобождался от таможенных пошлин. Кроме того, ему разрешался вывоз из России запрещенной сибирской пушнины — шкуры морской выдры, всех пород белки, а также овчины из Малороссии и других областей. Н. Шемякин убедил сенаторов в том, что владельцы мелких шелкопрядильных фабрик, давно существовавших в России, никогда не выполняли своих обещаний. Одной из причин он назвал то, что предпринимателям на таких фабриках приходилось одновременно выступать в роли закупщика сырья, красильщика, ткача и агента по сбыту готового товара, что представляется невозможным ввиду крупных капитальных затрат, которые требуются на все эти функции по отдельности. Складывалась ситуация, когда данные фабрики невозможно было обеспечить регулярными поставками шелкового сырья по разумной цене. Его предложение заключалось в том, как он сам это сформулировал, чтобы избавиться от возникшей «причуды» в данном деле.

Нашему обер-инспектору выпало совсем мало времени, чтобы обогатиться на предоставленных ему особых привилегиях. В 1762 году императрица Екатерина санкционировала возвращение ввоза шелкового товара в сферу частной торговли, открытой для всех желающих, конечно же с внесением обычных высоких таможенных пошлин.