Ноттэ глубоко, удовлетворенно кивнул – он успел, он не зря вытворял глупости! И – самое время совершить новую, словно прежних мало. Ноттэ покривился, понимая это… и всё же пошел на голос врага. По тропе вверх, до низкой каменной арки, под неё – и далее на старинную, любимую всеми горными караванами, площадку отдыха. Здесь самой природой был создан ровный каменный пятачок, зажатый скалами со всех сторон и всё же достаточно просторный для устройства лагеря.

Сейчас к дальней от Ноттэ скале жался всего один шатер, у его порога скорчился на коленях, почтительно уткнувшись лицом в камни, слуга в халате. Рядом недоуменно хлопал глазами юноша, явный эндэрец, и по некоторым чертам лица очевидно, родич Бертрана Барсанского… Выглядел он весьма жалко – в потрепанной рубашке, босой, с медным рабским кольцом на шее. Рядом, спиной к Ноттэ, стоял еще один человек. Перед шатром – вернее, межу шатром и двумя чужаками – вышагивал туда-сюда невысокий пухленький южанин, человек исключительно невоенного сложения. Он умудрялся снисходительно поглядывать на собеседника, щурить хитроватые узкие глаза и иногда отворачиваться без тени страха… А ведь собеседником его был сам нэрриха Эо! И всё же южанин отчитывал его и спорил, не замечая злости сына штиля. Пережидал шипяще слова гнева нэрриха и снова, тихо и ровно – возражал… будто мальчишку отчитывал!

– Это моя страна, мой лагерь и мой гость. Ты трижды не прав. Уходи.

– Прирежу, – серьезно уверил Эо.

– Отец знает, что ты заключил сделку и обманул нас всех. Мои братья тоже знают. Они читали в книгах и убедились недавно: нэрриха смертны. Значит, месть возможна. Ты ведь понимаешь, что мы, люди гор и пустынь, умеем искать. Ты знаешь и то, что кровный долг не сотрется временем. Убив меня, ты убьешь и себя. Иди, пока можешь уйти. Сегодня я не желаю слушать наемников, а ты иного звания в моей стране не заслужил.

Эо погладил рукоять эстока и качнулся с ноги на ногу, оценивая свои силы и присматриваясь к лучникам, выстроившимся в два ряда за шатром. Эо был в ярости и спешил. Он уже решил для себя вопрос жизни и смерти людей…

Ноттэ лязгнул клинком, переводя на себя внимание противника и исключая бойню. Сын штиля развернулся без спешки, покривился, рассмотрев родича, перехватил рукоять эстока из дрожащей правой руки в уверенную левую.

– Тебе-то что?

– Мне требуются нити раха, – честно ответил Ноттэ. – Все, до последней. Ты предал учителя и не имеешь права на бесценное… наследие.

– Раха? Хорошее предложение, – усмехнулся Эо и чуть дернул кончиком клинка, приглашая к бою. – Иди, неси… Мне давно пора подкрепиться.

Толстощекий южанин сразу счел себя свободным от участия в разговоре двух нэрриха. Он повернулся к пленнику, присел рядом, открыл замок на ошейнике, отбросил вещицу и демонстративно пнул. Подхватил юного пленника под локоть и потащил в шатер, настойчиво, но без грубости.

Ноттэ замечал все это краем глаза, не тратя ни крохи внимания на людей, на растущую суету в лагере. Эо стоял, чуть покачиваясь, подобный раздраженной змее: с высоко поднятой головой, опорой на хвост и полной готовностью к броску. Сын штиля знал немало школ боя, но сегодня не мог выбрать иную, его тело слишком дорого расплатилось за ошибки в Тольэсе. Единственное, на что годился Эо – рывок и один точный удар, сразу и без ошибок…

Воздух замер, даже лучи рассвета вроде бы остановились, легли неподвижными бликами на предметах и одежде.

От полноты внимания у Ноттэ ломило виски, от неспособности уловить суть врага и выявить начало его движения – делалось тошно. Ноттэ вздохнул, позволяя времени двигаться… и ощутил дуновение у виска, такое слабое – меньше полувздоха, ничтожнее взмаха коротких ресниц… «Вправо», – ветер тронул щеку, подталкивая и указывая нужный миг. Ноттэ качнулся, не сомневаясь. Словно в учебном бою с Оллэ, тело метнулось на пределе скорости, исполняя заученный блок эстоком… Затем, помнило тело, следовал рывок вперед и вниз, в глубокий прямой выпад. Невооруженная левая рука Ноттэ змеей скользнула, предельно вытягиваясь… Прежде эта часть комбинации не удавалась, но сейчас бестелесный советчик влился в движение Ноттэ всем своим опытом, воистину огромным.

Виновато звякнул любимый эсток Ноттэ – ломаясь, прощаясь с хозяином.

Время очнулось, вздохнуло ветерком… и побежало дробным стуком осколка лезвия, скользящего по камням. Ноттэ уронил сломанное оружие, с тупым недоумением уставился на свою левую руку. Ладонь, сложенная звериной лапой, обошла защиту противника, дотянулась, прорвала брюшину врага у основания ребер, наискось. А далее… Лапа-ладонь буквально проломила тело Эо, до самого позвоночника!

– Невозможно, – сын штиля, самый опытный из ныне живущих нэрриха. нарисовал последнее слово серыми губами, без звука, и стал оседать в траву…

Он падал, погибал – а нити раха наматывались на ладонь Ноттэ, послушно переходя от умирающего к его убийце, знающему тайну слова и имеющему опыт его использования. Выдирать из тела и наматывать клубком чужую жизнь было больно. Чудовищно больно! Ноттэ клонился на колени рядом с телом Эо, сжав зубы. Он исполнял задуманное, уже не имея права и возможности отстраниться, прервать своё дело. Он сам сказал: «до последней нити». Знал ли Борхэ, как это страшно – отнимать не жизнь даже, а всю вечность?

Нэрриха – река, текущая сквозь время, и только что Ноттэ до капли высушил одну из древнейших рек. Теперь он не мог радоваться победе, испытывая лишь отупение и боль. Порой даже неизбежное деяние – чрезмерно и непосильно. В мире слишком мало детей ветра, чтобы высушивать реки их жизней, испарять в ничто опыт и знания, замыслы и идеи. Эо был чудовищем, и, пока он жил, кара для него не казалось чрезмерной.

Теперь все свершилось и все – непоправимо, окончательно.

– Оллэ все же смог научить тебя, – с трепетом восторга вымолвил знакомый голос рядом.

Ноттэ вздрогнул, медленно извлек руку из тела врага, уже замершего, пустого. Он поморщился, пытаясь избавиться от ощущения чужого позвоночника, хрустнувшего под пальцами. Это гадкое и навязчивое ощущение словно прилипло к коже! Кровь текла по запястью… Струйки сплетали узор смерти до самого локтя, плакали алыми густыми каплями… В середине ладони бился и болел клубок раха, добытый из тела и заготовленный впрок, до нужного времени и подходящих обстоятельств.

Ноттэ тряхнул головой, заставил себя очнуться. Поглядел вперед и вверх, ощущая, как растет боль в шее, как она перетекает в резь и засоренность глаз. Бой был вне возможностей Ноттэ по скорости. Насколько сильно повреждена шея, еще предстоит понять, а вот окровавленная рука двигается кое-как, и уже очевидно, что от локтя и ниже она онемела: значит, травма серьезная.

– Не научил, но подсказал и даже вроде бы подтолкнул, – тихо пояснил Ноттэ. – Абу, как ты оказался здесь?

– Брат заключил договор с покойным Эо, заранее выплатил ему золото, – Абу сел рядом с Ноттэ и жестом позвал своих людей с кувшинами воды и полотенцами, сам подхватил онемевшую руку и помог омывать. Осторожно прощупал и устроил в косынке-повязке. – Я кроткий человек и ученик Оллэ, но если я замечаю предателя, что-то во мне меняется… К тому же математика – моя слабость, я не только вычислил недостаток золота, но определил пути и срок его исчезновения из сокровищницы отца. Знаешь, когда я гневаюсь, мне обычно говорят правду. Это даже обидно: спроси по хорошему – не ответят, но стоит грубо напугать, все расскажут и проявят рвение.