– Я знал, что, если убью Мортимера до того, как он произведет наследника, вы лишитесь своего драгоценного имения Саутборн-Гроув, которое отойдет вашему дальнему родственнику. Итак, я подослал Барнаби и отправился на собственные поиски. Чтобы найти… – Он замолчал, отвлекшись на очень близкую вспышку молнии за окном.

– Клад Клавдия? – закончила Лорелея за него.

– И его тоже, – таинственно произнес он. – Но тут Барнаби сказал мне, что ваш брат проигрался и выдает вас за этого ублюдка Сильвестра Гуча. Такого и со мной не делали все работорговцы всего мира. – Наконец Грач к ней подошел. Приблизился к кровати, наклонился и трепетно нежным прикосновением стер слезу с ее щеки. – Я знал боль. Я знал боль, которую вы никогда… – Он не закончил, но у него ускорилось дыхание. – Но не агонию. Настоящую агонию. Зная, что вы долго были так далеко. Что я больше не почувствую вашего прикосновения. Не услышу ваш голос. Меня не согреет ваша улыбка. Есть боль, и иногда это мучительно. Но есть страдание…

Она схватила его за руку, повернула ладонью к себе и поднесла к щеке.

Он оставался абсолютно неподвижным, глядя на соприкосновение их плоти.

– Ничего не имело значения, кроме как добраться до вас, пока ваш жених вас не коснулся. Теперь я вижу, что инстинкт победил разум. И, увидев в тот день Мортимера в церкви, я… я сломался. Сожалею, что вы стали свидетелями того, на что я способен. Что вы видели, как ваш брат мучительно умирал.

– Нет, – рыдала Лорелея, орошая слезами горя и ярости его ладонь. – Я больше так не думаю, вы правы. Он заслужил. Они все заслужили!

Другой рукой он гладил ее волосы, бесконечно нежные, как мягкий шелковистый бархат.

– Не плачьте, – убеждал ее он. – Разве вы не понимаете, что я вам говорю? Я не стою всего этого. Я не стою ваших слез.

– Стоите! – настаивала она. Он стоил чистого золота, ее пиратский король. Его раны глубже впадин Тихого океана. Он не чудовище, он человек. Человек, переживший непостижимое и превратившийся в гору силы. – Я думала, что вы дьявол. Думала, вы эгоистичны, жестоки и беспощадны, но теперь…

Он осторожно, но твердо высвободил у нее свою ладонь.

– Я – дьявол, Лорелея. Это я и пытаюсь вам сказать. Я – эгоистичный и жестокий зверь. Я думал только о том, что выгодно мне. Что я хотел сделать с вами. Что я хотел, чтобы вы сделали со мной. Чувствовали за меня. Думал, что смогу жить с вами как с пленницей. Что я настолько холоден, чтобы не обращать внимания на ваши протесты. Но я не такой.

– Знаю, что вы не такой, – ободрила она его. – И это хорошо. С этого мы можем начать.

Она потянулась к другой его руке, но он отступил. Боль в ее сердце усилилась, разливаясь по венам.

– Нет. – Грач монотонно покачал головой, словно убеждая и свое, и ее тело. – Я всегда знал, что, взяв вас, я вас испорчу. Сломаю. Уничтожу. Я вам это говорил. Вот почему я так долго ждал. Возможно, мне было бы лучше вообще никогда не приходить.

– Не говорите так. – Лорелея скинула с себя одеяло, путаясь в длинной ночной сорочке, чтобы освободить ноги и встать. Чтобы пойти за ним, когда он уйдет.

– На какую жизнь вы были бы обречены со мной? – спросил он. – На жизнь с Немо, человеком, мучимым позором и одержимым властью? Вы правы, Лорелея. У меня есть все на свете, но мне нечего вам предложить.

– Но…

Ее ноги наконец коснулись пола, и она изо всех сил пыталась встать на них, когда он подошел к двери. Она ковыляла вокруг кровати, слишком хромая, чтобы отпустить спинку.

Его взгляд опечалился, когда он смотрел на нее, но он не шелохнулся, чтобы помочь.

– Вы ангел в мире, полном дьяволов. А я стал их королем.

Он открыл дверь и отвернулся.

– Подождите! – закричала она. – Постойте! Пожалуйста, останьтесь со мной. Мы об этом поговорим.

Он яростно покачал головой, схватившись за ручку двери, как за спасательный круг.

– Я думал, что заслужил вас… что заслужил вас страданиями. – Горло у него перехватило. – Лорелея, я не могу забрать у вас вашу чистоту. Не могу до конца дней приковать вас к себе. И не буду. Я понял, что это единственный грех, который я не могу совершить.

– Но что, если я…

– Раньше я любил вас, потому что думал, что вы слабы, но теперь я понимаю, ваша доброта делает вас сильнее нас всех.

Она замерла. Его слова пронзили ее сердце как кинжалы, оно остановилось, и кровь хлынула к рукам и ногам.

«Раньше я любил вас».

– Вы можете уйти утром, как только станет безопасно. Возьмите с собой несчастную Веронику. Я позабочусь о вас обеих, но… я больше не буду вашим тюремщиком. Я не буду держать вас в цепях.

Лорелея соскользнула на пол и зарыдала, услышав звук падающего на дверь засова.

Лорелея проснулась от толчка, хотя ладонь на ее плече была нежной.

В свете фонаря серые глаза и отливавшие серебряным блеском волосы Фары Блэквелл сияли, как у феи.

– Прошу прощения, что разбудила вас, но что-то…

В ночи раздавался первобытный рев, полный ужаса и тревоги. Его мог издавать раненый лев, загнанный племенем охотников.

Этот звук Лорелея слышала раньше. В бурную, напомнившую эту ночь, двадцать лет тому назад.

Эш.

Лорелея скинула одеяло и соскользнула с высокой кровати, а Фара уже держала наготове шелковый халат. Накинув халат, она захромала вслед за графиней Нортуок, проклиная боль в ноге.

Фара, видя ее мучения, подала ей руку, и они поспешили по роскошно украшенному коридору темного дерева. Босыми ногами Лорелея ступала по ворсистым бордовым коврам, пробиралась туда, где в паре дверей от ее комнаты в дверном проеме стоял Черное сердце из Бен-Мора с одинокой свечой, пляшущим золотом освещавшей его мрачные черты.

Без повязки на глазу вид его Лорелею обескуражил. Рана рассекла его левую бровь до скулы, и на месте темно-карего правого глаза красовался молочно-голубой шрам. Зрелище воистину поражающее.

Увидев Лорелею, Черное сердце бросил на нее отчаянный взгляд. Фара жестом велела ей остаться, а сама подошла к мужу.

Лорелея поняла, что шрамы были у всех. Боль, которую они носили на своей коже, предупреждала о более глубоких, более опасных внутренних ранах.

На мгновение они замерли, когда раскат грома заглушил рев человека, которого держали в плену отчаянные кошмары. От этого ее пробрало холодом до самых костей, а сердце разрывалось. Невозможно представить, что этот жалостный, мучительный звук мог вырваться из глотки такого пугающего и сдержанного мужчины.

Блэквелл положил ладонь на дерево двери, словно пробуя температуру огня с той стороны.

– Во всех нас это сидит, – сказал он хриплым ото сна голосом. – Или, может быть, нам этого не хватает. Всем, выросшим в Ньюгейте. Трудно обрести покой, когда сон делает тебя уязвимым к чужой жестокости.