Илана, извиваясь всем телом, совсем как угорь, неожиданно выскользнула из его рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, резко повернулась, скинула колготки, и легла на стол, снова сбросив на пол бумаги. Её зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения грудь… Она чуть приподнялась, схватила Натана за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе.

Вот так Натан и взял её — яростно, злобно, сильно, обнажённую, дёргающуюся, страстно желающую его… Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намёка на любовь. Как если бы в угол загнал жестокого, злобного зверя, и неуклюже, страшась и ненавидя, убил бы его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.

Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый еле слышный звук удовольствия, Натан, вздохнув, снял с неё тяжесть своего вспотевшего тела. Илана встала, удовлетворённо улыбнулась, сунула руку между ног, облизала пальцы, будто крем слизывала, и усталой, обессиленной походкой направилась к двери. Последнее, что бросилось в глаза Натану, это её затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки, и какая-то почти парадоксальная белизна ритмично движущихся ягодиц.

Натан проводил её взглядом, и снова опустился в кресло. Посмотрел на себя со стороны. Опустошённое, усталое и униженное животное. Именно так! И никак иначе. В этом их сила, они из мужчин делают животных, а потом наслаждаются победой. Но очень часто женщины забывают, что любая победа — это ещё и их собственное поражение.

В дверь постучали. Вслед за этим появилось лицо Алевтины. Она осуждающе посмотрела на Натана, обвела глазами кабинет, остановила взгляд на забытых Иланой колготках.

— К вам Женя Чёрных, — сказала она. — Вы бы хоть прибрались. Ну и запах здесь!

— Хочешь сказать, любовью пахнет? — улыбнулся Натан.

— Развратом, — отрезала секретарша и скрылась. Сразу за ней вошёл Чёрный.

— Ну ты даёшь! — ухмыльнулся он. — Её стоны на лестнице было слышно.

— Ладно, дело молодое. Ты где пропадал?

— У Иры. Мог бы и позвонить. Может, меня уже арестовали.

— Типун тебе на язык, Жека. Хорошо, что ты приехал. Пошли прогуляемся.

— Куда?

— Просто по улице. Давно не гулял просто так. Все дела, дела… Пошли?

Они вышли на Дизенгоф, одну из самых красивых улиц Тель-Авива. Погода была хорошая, как всегда бывает осенью. Солнце уже не жарит, сезон дождей ещё не начался. Воздух чистый, пахнет близостью моря и почему-то мороженым. Народу много, такое впечатление, что никто не работает, хотя только середина дня.

— Ты хотел о чем-то поговорить, Натан? — спросил Чёрный.

— Ни о чем особенном, — Натан затянулся сигаретой, выпустил дым через нос, посмотрел, как он тает в воздухе. — Знаешь, есть такое правило, которое психологи называют почему-то «порядок заклевывания». Слышал?

— Тебе что, пофилософствовать захотелось?

— Вот послушай. В любой социальной группе это правило действует незыблемо. Психологи утверждают, что если собрать любую стайку цыплят, то буквально через день-два произойдёт следующее: после серии неизбежных ссор и драк между ними установится жёсткая, никем не нарушаемая система взаимоотношений. Раз и навсегда! Например, цыплёнок номер восемь может ударить клювом цыплёнка номер девять, совершенно не опасаясь, что в ответ получит то же самое. В свою очередь, цыплёнок номер семь не боится «клюнуть» номер восемь, ну и так далее. Соответственно и наоборот, в случае, если какой-либо цыплёнок вдруг заболеет или почему-либо ослабнет, данная кастовая система автоматически временно приостанавливает своё действие, но ровно настолько, сколько потребуется, чтобы остальные заклевали несчастного до смерти.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь? Хочешь оправдать убийство Фазиля? Якобы его заклевали, потому что он ослаб? — глухо спросил Чёрный.

— Нет. Он просто предатель, сука… Я о другом. Стоит только присмотреться повнимательнее, и ты своим глазами увидишь, что этот «порядок заклевывания» неотвратимо действует в любой социальной группе людей, — Натан увлечённо размахивал руками, — архитекторов, слесарей, политиков, домохозяек, журналистов… Вот так просто, незатейливо и безжалостно. Ты бы мог написать книгу, где были бы конкретные рекомендации, как цивилизованно заклёвывать друг друга. Думаю, твоего опыта на такую книгу хватит.

— Может, и напишу. Когда-нибудь. Только наша жизнь мне больше напоминает рыбалку. Когда не знаешь: то ли ты вытащишь крупную рыбу, то ли она тебя утащит на твоей же леске.

— Да, только рыба, в отличие от нас, всегда уверена, что стоит ей дёрнуть разок-другой, и она свободна. И даже не подозревает, что у настоящего рыбака в запасе, как минимум ещё пара крючков, или сачок, и он при необходимости тут же их использует. К великому сожалению самой рыбы.

— Вся проблема в том, что рыба часто сама чувствует себя рыбаком. Смотря с какой стороны смотреть на рыбалку, со стороны рыбы, или со стороны рыбака.

— С какой бы стороны не смотреть, рыбак — это я. И никто меня не переубедит в обратном.

— Правильно. Пока сам не поймаешься на крючок. У меня есть сведения, что Маркову с Быковым снова вызвали в полицию. Я поэтому и приехал. А вызвал их знаешь кто? Гринбаум! Дерьмо ещё то! Мёртвого разговорит. С ним шутки плохи.

— Гринбаум? Не слышал. И чем он известен?

— Натан, отнесись серьёзно. Капитан Арье Гринбаум известен тем, что если ему в лапы попадается «русский», то на нем можно ставить крест. Сядет, как пить дать. Даже если ни в чем не виноват.

— Ничего себе, экземпляр! Думаешь, Маркова расколется?

— Как гнилой орех. Надо что-то делать.

— Придумаем. Ты о нем ещё что-нибудь знаешь?

— Когда-то я писал статью о проститутках. Так вот, одна девочка мне рассказывала, что ходит к ним полицейский, высокий, плешивый, лицо, как дуршлаг, девочек снимает не для того, чтобы трахать, а для того, чтобы их избивать. Очень уж похоже на Гринбаума. Но доказать, что это он, я не смог, поэтому в статье имя не упоминал. Девочки боятся называть имя полицейского, который над ними издевался.

— Ну что ж, уже кое-что. Пошли обратно. Сейчас разберёмся.

Когда они пришли в офис, там уже сидел взволнованный Игаль Кравец. Лицо его было красным, дышал он тяжело и хрипло, будто пробежал марафонскую дистанцию, руки все время теребили кобуру пистолета…

— Игаль? — удивился Натан. — Что ты здесь делаешь? Мы же договорились…

— Да, я знаю, — проговорил Игаль. — Но время не ждёт. Я звонил… Вас не было…

— Ладно, заходи, — Натан открыл дверь кабинета, пропустил вперёд Чёрного и Кравеца.

— Натан, может быть наедине… — Игаль повернулся к Евгению. — Вы меня извините…

— Нет, нет, Игаль. Чёрный нам не помешает. Я, кажется, догадываюсь. Именно Женька сказал мне о Гринбауме. Ты ведь о нем пришёл поговорить?