Но я чувствовал, что барон выживет. Такие люди обладают повышенной плавучестью, как известная субстанция, и умудряются всплывать в самых невероятных обстоятельствах и чрезмерно удивлять этим людей.

– Что же дальше, милый господин? – спросила Амара с любопытством.

А я тупо смотрел на шпагу, по которой стекали тягучие, вязкие капли. Полагается ее отереть, кажется… Не совать же оружие грязным в ножны? Или совать?

Шутейник понял мои затруднения, отобрал шпагу и начал деловито обтирать клинок об одежду покойника, и делал он это с такой подкупающей простотой и искренностью, словно занимался этой обыденной работой каждый день. Совершенно другая психология, другое восприятие жестокости… Вернее, так: тут из жестокости не делают фетиш или трагедию, это необходимая вещь для выживания, не более. Все эти философские метания про тварей дрожащих или право имеющих – они появятся потом, на другой стадии экономического развития, с появлением большого количества городской интеллигенции, развития идей гуманизма. В Средневековье же таких философов просто посчитают блаженными и походя размажут по стенке.

Я присел на стол, пытаясь разогнать сумрак перед глазами.

– Амара, это Бернхотт Лирна, истинный владелец этого замка.

– О!

– Это Амара Тани, моя… подруга.

– О! Я – Амара Тани, его… подруга! – Судя по голосу, она улыбнулась Бернхотту своей коронной, сносящей с ног щербатой улыбкой.

Бернхотт пролепетал что-то непонятное. Угу, не каждый день увидишь рябую беззубую девицу, которая управляется с мечом едва ли хуже, чем ты.

– Так что же дальше, милый господин?

Я поднял голову, которая вдруг стала весить за сотню кило, нашел взглядом Бернхотта и кивнул:

– Дальше – вниз. Он знает куда.

Далеко наверху осторожно скрипнула дверь.

Я приложил палец к губам, подошел к арке и выкрикнул свирепо:

– А-а-а, подходите, негодяи! Мы готовы к смертному бою и просто так не дадимся! Мы уже выпускаем узников и устроим вам большой праздник, так что подходите, подходите скорей!

Это задержит их ненадолго. Они не рискнут наступать малыми силами, а пока будут собирать подкрепление, мы уйдем подальше.

– Теперь вниз. Бернхотт, на тебя вся надежда…

Мы спустились на нижний уровень, миновали кордегардию, Бернхотт шел впереди, за ним я и Амара, Шутейник – замыкающий. Пол стал наклонным, влажным, кирпичные стены сменились каменными, грубо тесанными. Я вспомнил, что этим путем меня вели, подняв из каверны в деревянной клети, хотя я не особо смотрел по сторонам – все переваривал свои ощущения от тьмы и встречи с удивительной собакой.

– Стойте! – вдруг выкрикнул хогг. – Слушаю… – пояснил он. – Ага, вот! Они уже в первой кордегардии, осторожничают, крадутся как мыши, ждут подвоха… Но скоро поймут, что да как.

Мы пустились легкой рысью.

Помещение с клетью было округлым, высоким, с крестовиной тяжелых балок на потолке. Большая, хорошо смазанная вороненая лебедка у края колодца, ее радиус составляет, пожалуй, метра четыре.

Я подошел к краю по бугристому полу и, подкрутив фрамугу, посветил. Клин света терялся в мрачной глубине, однако теперь я различил естественную слоистую текстуру стен колодца. Его не пробивали, это был сенот, естественный карстовый колодец, провал в пещеры. В похожий сбрасывали жертв кровожадные майя. А вел он конечно же в личную преисподнюю Ренквиста.

– Шибальба… – прошептал я.

Барон имел личный ад, свою Шибальбу, где, в точности как в преданиях майя, тело расставалось с душой посредством пытки тьмой и страхом.

– Амара, Шутейник – в клеть!

Они заняли места не прекословя. Бернхотт уложил туда же свои клинки.

– Они уже на этом этаже, мастер Волк!

Мы начали крутить лебедку, взявшись за тяжелые отполированные рукоятки. Клеть устремилась вниз. Меня терзал страх. Успеем ли спуститься сами? В этом помещении, где звуки разносятся так гулко, нет двери, и мы не сможем забаррикадироваться.

Бернхот крутил с пыхтением, слабость все же брала свое. Сколько ему понадобится времени, чтобы восстановиться, войти в полную силу? Хорошо хоть не кашляет туберкулезно, как лицедей…

Клеть спускалась больше минуты. Наконец снизу крикнули, что можно поднимать. Мы начали крутить рукоятки как бешеные. Мне уже казалось, хотя это была иллюзия, что я слышу лязг и грохот воинов Ренквиста, вижу отсветы фонарей на стенах наклонного коридора.

– Полезайте, мессир!

– А ты?

– Я заклиню механизм и спущусь по цепи. Скорее!

Я занял место в клети. Слоистый покров стен сенота устремился ввысь. Шибальба приняла меня в прохладные тленные объятия, растворила в сумраке, который, впрочем, быстро рассеял клин света снизу.

– Милый господин?

– Мастер Волк?

Я был рад слышать их голоса. Далеко вверху виднелся световой круг. Вот его заслонила тень: к нам по цепи спускался Бернхотт.

Он спрыгнул, тяжело пошатнулся, но я придержал его за плечи. Тут же над головой послышались крики, заметались тени. Кажется, я различил голос Ренквиста. Вот неуемный мерзавец! Ему плевать на опасную рану, ему нужно достать нас!

Цепь содрогнулась, ее явно пытались накручивать лебедкой, но клеть осталась неподвижной. Бернхотт, как и говорил, заклинил механизм.

Круг света наверху закрыла тень. К нам, понукаемые воплями Ренквиста, спускались незваные гости: двое… нет, трое…

– Дурачье, – выдохнул Бернхот. – Отойдите, мессир. – Он дождался, пока фигура в лиловом мундире спрыгнет на пол колодца, и ударил мечом куда-то в шею. Еще один стражник прыгнул рядом с клетью и был поражен ударом в бок. Третий замешкался, увидев, что происходит, но, понукаемый воплями, соскочил на дно колодца, как лемминг навстречу собственной гибели.

– Жаль, что отец не сумел бежать сюда в ту ночь… – проронил Бернхотт сумрачно. Наверху установилась тишина. Несколько человек, словно грифы на скалах, смотрели на нас, обступив края сенота. Один из них – наверняка Ренквист. У него хватило понимания, что посылать солдат на верную гибель бессмысленно. А вот когда он придумает принести несколько канатов и одновременно спустит по ним солдат – вот тогда нам придется туго. А он придумает, он сметлив, этот дьявольский гений. Но к этому времени мы должны сбежать.

Так и получилось.

– Ах эта провинциальная буколика, до чего она утомляет! – Шутейник привстал с сидушки и потыкал заостренной ореховой палкой сперва в одну воловью задницу, потом в другую. Задницы были обширные, обтянутые капитальной темно-коричневой шкурой в следах от укусов слепней и каких-то цыпках.

Рогатые отозвались унылым мычанием, их запыленные копыта били в дорогу с прежней усыпляющей размеренностью.