– Я должен поговорить с лицедеем. А ты – слушай вокруг, скажешь, когда пойдут к нам.

Хогг кивнул:

– Сделаю.

Я быстро подошел к лже-Бернхотту, стал коленом на топчан, кастет уже на пальцах, но пока спрятан в кармане.

– Настоящий Бернхотт – жив?

Глаза – ртутные шарики – выкатились на меня в изумлении. Брякнули цепи.

– Ты, жалкий прихвостень Ренквиста, явился, чтобы надо мной измываться! Что ж, мучай! Но от меня более ты не услышишь ни слова!

Актер он был все же неплохой, но его здорово выдавали пафос и хорошо поставленная, рассчитанная на театральную сцену речь.

Я схватил его за бороду и отодрал с треском. Лже-Бернхотт отпрянул с воплем, но я настиг, двинул кастетом сбоку в челюсть. Бил, конечно, несильно, чтобы не сломать кости: в этом случае я не смог бы допросить провокатора.

– Настоящий Бернхотт – жив?

Лицедей стонал, мешкал с ответом. Я ударил его под ребра вполсилы.

– Ап!.. Ап!.. – Он начал заглатывать воздух, под выпученными глазами мгновенно вздулись жилки.

Я дал ему время отдышаться и продемонстрировал кастет.

– Бернхотт?..

Он сфокусировал на мне подернутый болью взгляд.

– Жив…

– Где он? Здесь?

– Да… Да-да-да!

Я снова ударил под ребра. Жестоко, но нельзя давать опомниться, собраться с мыслями и подумать, что Ренквист-то не пожалеет, когда узнает, что его провокатора допросили, и тот все и выложил.

– Знаешь, где именно?

– Да!.. Хр-хр-хр… Водили к нему, чтобы я… хр… запечатлел… образ, с которым должен работать… Хр-хр-хр… От двери каземата – направо по коридору, и дальше, дальше, за кордегардией… Хр… Но в кордегардии стража, стража!

Ох, Торнхелл, попал ты… Завел игру, в которой выигрыш почти невозможен. Но теперь путь один – вперед. Дашь слабину – помрешь. Основательно так помрешь – с концами. Один раз уже помер – на Земле, а теперь, стало быть, повторно; и эта смерть будет уже окончательной.

– Много?

– Что? Хр… Хр…

– Стражи много там?

– Как когда… Не знаю точно… Хр… Три… семь человек… Сейчас время кормежки – разошлись, наверное… Да-да-да, обязательно разошлись, и вы прорветесь, вы сумеете!

От него начало гнусно вонять потом – тяжелый густой запах до безумия испуганного человека.

– Где за кордегардией конкретно?

– Третья дверь справа.

– Если солгал – вернемся и убьем.

Он подобрал ноги, сбился на топчане в едва видимый ком, воняющий страхом.

– Не… не надо!.. Я сказал правду! Правду!

– Если соврал, лицедей, вернемся и удавим тебя цепью.

– Я не лгал! Ренквист принудил меня к этой игре!

– Играешь ты плохо. Тонешь в пафосе.

Он залопотал что-то униженно-возмущенное.

– Ша! – Это уже хогг. – Мастер Волк! Через минуту они будут у нас.

Я схватил бороду – хорошую, надо сказать, из человеческого волоса, а не из мочалки – и запихал в рот лже-Бернхотту.

– Сиди и молчи. Один звук – и я проломлю тебе башку вот этим! – и показал ему кастет баклера.

Он заскулил, не пытаясь, впрочем, выплюнуть кляп.

Я спешно отпрыгнул от топчана, занял позицию сбоку у двери. С другой стороны стоял Шутейник. Расстояние между нами было метра два с половиной. Как раз хватит, чтобы там расположились несколько человек.

Вопрос – как много их будет?

Взвизгнул замок, отворилась дверь. Вошли трое. Пара стражников, плечистых, стриженных наголо, в мундирах лилового цвета, с короткими мечами у пояса, и человек – кажется, повар – в фиолетовом балахоне. Он тащил за собой грубо сколоченную деревянную тележку, на которой высились два бочонка, курящихся паром с запахом дешевой столовой.

Повар как повар. А стражников Ренквист отправил, чтобы я не вздумал ерепениться: такие мигом скрутят. Оба они уставились на меня пустым рыбьим взглядом. Я прошелся по каземату с несчастным видом, подволакивая ноги. Повар, кряхтя, перевалил колеса тележки через приступку и потащил варево к топчану.

Шутейник вскинул на меня тревожный взгляд, мазнул глазами по стражникам и повару, и вскричал:

– Ой, кушаньки принесли!

Трое… Это лучше, чем четверо. Справимся.

Наверное, справимся. Я начал перемещаться в сторону двери.

В своем углу завозился лже-Бернхотт. Вскрикнет? Предупредит?

Я поймал взгляд гаера и кивнул.

Шутейник взвизгнул на высокой ноте и крикнул – однако не пронзительно, а так, чтобы слышали лишь те, кто находился в каземате:

– А вот что у меня есть! Смотрите на мою незабвенную!

После чего круто развернулся задом к стражникам, нагнулся и махом содрал до колен штаны вместе с исподними портками.

Могу сказать, что задница у него были исключительно волосата.

Как и обещал хогг, стражники удивились безмерно, да и я, признаться, тоже. И повар. И даже, кажется, лже-Бернхотт.

Я быстро прикрыл дверь, чтобы звуки борьбы не разнеслись по тюремным коридорам, выхватил кастет и, примерившись, врезал самому плечистому стражнику по загривку.

Хруст. Стражник молча повалился лицом на камни.

Повар что-то вскрикнул.

Второй стражник отскочил, круто развернулся, пытаясь выхватить меч, но Шутейник кинулся ему в ноги, сбил, и оба, сцепившись клубком, закружились на каменном полу.

Я метнулся к повару и приложил его кастетом по лбу. Увидел, как стальной край рассек кожу, как брызнула кровь.

Повар отлетел к топчану. Я замешкался, прикидывал, добавлять или нет, и за это время первый караульщик успел подняться: Шутейник, путаясь ногами в спущенных штанах и портках, болтался на нем, как терьер, ухвативший за горло медведя. Стражник пытался отодрать его одной рукой, а другой нашаривал на боку меч.

Я подскочил, ударил с размаха в висок – раз, другой, затем и третий. Лишь после третьего удара караульщик, закатив глаза, осел на камни. Вокруг его головы мгновенно распространился кровавый ореол.

Жестокая расправа; а будет еще жестче, когда мы прорвемся в кордегардию. Мне внезапно пришло понимание: я должен буду убить всех людей Ренквиста, кого встречу на своем пути, и от этого понимания стало по-настоящему страшно. Но пугался я лишь какой-то частью разума, прочий рассудок мой был собран, холоден и готов к драке.

– Меч, Шутейник!

– Сначала штанишки! Оп-па! Ну, мастер Волк, я же говорил: имею я безотказный приемчик. Всегда работает, когда надо, чтобы на тебя внимательно посмотрели, даже удивительно… Бывает, сочинил песенку о любовном томлении души, ночей не спал – рифму к рифме складывал, спел – всем плевать. Но стоит сбросить штаны…