Потом я еще раз прислушалась к тишине и начала действовать. За ноги вытащила тело отца в коридор. Там оно почему-то стало тяжелее, но я, не обращая на это внимания, начала спускать его вниз по лестнице. На середине пути силы меня оставили, я села на ступеньку и, наверное, заплакала бы, но тут опять послышался какой-то шорох. Подумав, что это пришла Хайрийе с детьми, я снова схватила труп за ноги, зажала их под мышками и потащила вниз, на этот раз быстрее. Голова бедного моего любимого отца была настолько разбита и окровавлена, что, ударяясь о ступеньки, производила хлюпающий звук, словно ком мокрой ткани. Внизу тело как будто снова стало легче. Я развернула его и одним махом протащила через дворик и мимо конюшни, в летнюю мастерскую. Внутри было темно, хоть глаз выколи, и я побежала за огнем на кухню, а когда вернулась, увидела, что и здесь все разбросано и разбито. Я застыла как громом пораженная.

Кто все это сделал, о Аллах? Который из них?

Мой мозг лихорадочно работал, обдумывая план действий. Тело отца я оставила в разгромленной мастерской, плотно закрыла дверь, взяла на кухне ведро, набрала воды из колодца, поднялась наверх и при свете лампы вытерла кровь в коридоре, а потом и на лестнице. Все это я сделала очень быстро. Потом снова поднялась в свою комнату, сняла испачканную кровью одежду, надела чистую и уже собиралась идти с ведром и тряпкой в комнату отца, как услышала скрип отворяемой калитки. В тот же самый миг зазвучал вечерний азан. Я собралась с силами и встала на лестнице с лампой в руках, поджидая пришедших.

– Мама, это мы! – послышался голос Орхана.

– Хайрийе! Куда вы запропастились?! – закричала я во весь голос. То есть это мне так показалось. На самом деле это был чуть ли не шепот.

– Мама, ты же говорила, что можно гулять до вечернего азана, – сказал Шевкет.

– Молчи! Дедушка заболел, спит.

– Заболел? – переспросила Хайрийе снизу, но я не ответила, и она поняла, что я разгневана. – Шекюре-ханым, мы ждали Косту с кефалью. Потом нарвали лавровых листьев, и я купила ребятам сушеного инжира и кизила.

Мне хотелось спуститься вниз и шепотом ее отругать, но я подумала, что при свете лампы станут видны мокрые ступени, а то и капли крови, которые я в спешке просмотрела. Мальчишки, топоча, взбежали по лестнице и разулись.

– Тсс! – сказала я, подталкивая обоих к нашей комнате. – Дедушка спит, к нему не ходите.

– А я пойду не к дедушке, а в комнату с голубой дверью, там мангал, – заупрямился Шевкет.

– Дедушка именно там и прикорнул, – прошептала я. Но мальчишки в нерешительности стояли на месте, и тогда я прибавила: – Если войдете в ту комнату, злые джинны, из-за которых дедушка заболел, могут напасть и на вас! Пойдемте. – Я взяла их за руки и завела в нашу комнату. – Расскажите-ка, что вы допоздна делали на улице?

– Мы видели нищих арабов, – сообщил Шевкет.

– Где? – спросила я. – А флаги у них были?

– Когда на холм поднимались. Они дали Хайрийе лимон, а она им – деньги. Они были все в снегу.

– А еще?

– На площади стреляли по мишеням из лука.

– В такой-то снег?

– Мама, мне холодно, – заныл Шевкет. – Я пойду в комнату с голубой дверью.

– Никуда вы из этой комнаты не выйдете! А то умрете. Сейчас я принесу вам мангал.

– Почему умрем? – удивился Шевкет.

– Хорошо, я сейчас вам кое-что скажу, только обещайте, что никому не проболтаетесь.

Шевкет и Орхан пообещали молчать.

– Пока вы были на улице, сюда приходил человек из очень далекой страны, с белым как снег лицом, и разговаривал с дедушкой. Оказалось, что это джинн.

Мальчишки спросили, откуда джинн пришел.

– С другого берега реки, – ответила я.

– Оттуда, где сейчас отец? – спросил Шевкет.

– Да, оттуда. Он пришел, чтобы посмотреть рисунки в книге, которой занимается дедушка. Стоит эти рисунки увидеть грешнику, как он сразу умрет.

Наступила тишина.

– Я сейчас пойду вниз, к Хайрийе, – снова заговорила я. – Принесу вам мангал и поднос с едой. Смотрите, не пытайтесь выйти из комнаты – умрете! Джинн еще не ушел из дома!

– Мама, мама, не уходи, – попросил Орхан.

Я повернулась в Шевкету:

– Ты отвечаешь за брата. Выйдете из комнаты – я сама вас прибью, даже если джинн до вас раньше не доберется, ясно? – На лице у меня было злое выражение, с каким я обычно раздаю им оплеухи. – Сидите и молитесь, чтобы дедушка не умер. Если будете хорошими мальчиками, Аллах услышит ваши молитвы. И никто вас не тронет.

Мальчишки начали молиться, но не очень старательно. Я спустилась на кухню.

– Кто-то опрокинул померанцевое варенье, – проговорила, увидев меня, Хайрийе. – У кошки на это сил не хватит, собака сюда не пробралась бы… – Тут она заметила, что мое лицо перекошено страхом, и осеклась. – Что случилось? Что с вашим отцом?

– Он умер.

Хайрийе вскрикнула и швырнула луковицу и нож на доску, да так, что кефаль, которую она разделывала, подпрыгнула. Потом вскрикнула еще раз. Тут мы с ней обе увидели, что кровь на ее руке – не рыбья, а ее собственная, течет из порезанного указательного пальца. Я побежала наверх и, пока искала батист, услышала, как мальчишки в нашей комнате шумно возятся и кричат. Я оторвала кусок ткани и поспешила к ним. Шевкет сидел верхом на Орхане, поставив колени ему на плечи, и душил его.

– Что вы делаете?! – заорала я.

– Орхан собирался выйти из комнаты, – сообщил Шевкет.

– Врет он все! – заплакал Орхан. – Он сам дверь открыл, а я ему сказал, чтобы не выходил.

– Если не будете сидеть тихо, обоих прибью!

– Мама, не уходи! – умолял Орхан.

Я спустилась вниз, перевязала Хайрийе палец, остановила кровь. Когда я сказала, что отец умер не своей смертью, она начала молиться, причитая: «Аллах, защити нас!» Потом заплакала, глядя на порезанный палец. Неужели она и в самом деле так любила отца, что никак не может унять слезы? Наконец она сказала, что хочет подняться наверх и посмотреть на него.

– Он не наверху, – остановила я ее, – а здесь, в задней комнате.

Хайрийе подозрительно взглянула мне в лицо, однако, поняв, что я идти вместе с ней не собираюсь, все-таки не смогла преодолеть любопытства и желания испытать страх, взяла лампу и ушла. Со своего места я видела в дверной проем, как она пересекла дворик, с почтительным и скорбным видом тихонько толкнула дверь и заглянула в разгромленную мастерскую. Тела отца она сначала не заметила, поэтому подняла лампу повыше, чтобы осветить всю комнату, довольно большую, целиком.

Потом Хайрийе вскрикнула, разглядев тело совсем рядом, – я ведь оставила его у самого порога. Она смотрела на труп моего отца, словно окаменев, и ее тень на камнях дворика и на двери конюшни не шевелилась. Пока она так стояла, я пыталась представить себе, что она видит. Вернувшись, она уже не плакала. Было ясно, что она достаточно пришла в себя, для того чтобы понять и запомнить, что я ей скажу. Это меня обрадовало.