– Смеешься? А мне не до смеха было. Нам по шесть лет стукнуло, когда я тебя потерял. Скажи, что ты делал в шесть лет? Если ты мне не брат.

– Не помню. Отец говорил, что мы в аварию попали. Я головой ударился. Наверное, поэтому все и забыл.

– Вот только не говори мне об отце! Отец. В аварию попали. Как же. Может, и попали, только не так, как тебе рассказывали. Автобус, в котором детей везли, нас то есть, загорелся. Я тогда башкой тоже стукнулся. Но ничего не забыл. Воспитатели почти всех успели вывести. А ты пропал. Сгорел. Так говорили. Но я не верил. Надеялся, что ты живой и найдешь меня. Скучал, ждал. Ты ведь первым родился. И всегда старшим был. Сильнее. Я-то все доходягой был. Болел часто. Потом только перестал.

Артур еще долго о чем-то рассказывал. О жизни в детдоме, воспитателях, о детских проказах, но Юлий, до которого наконец начал доходить смысл происходящего, его почти не слушал. Все вставало на место. И кошмары его постоянные, которые оказались не совсем кошмарами, а произошли на самом деле. И сон про Лапова. Он хоть и был уникальным, но, по крайней мере, теперь поддавался хоть какому-то логическому объяснению. И амнезия его детская. Это от пережитого шока. Ольга как-то рассказывала, что сознание может само избавляться от плохого, чтобы не травмировать психику человека, особенно если речь идет о ребенке. И то, что его отец, а он всегда будет для него отцом, никогда не рассказывал ему о подробностях «аварии». И холодность матери, которая никогда не была для него матерью и которая, теперь он понимал это, имела другое, в отличие от мужа, мнение по поводу его усыновления. Все это теперь становилось объяснимым.

Но главным было то, что теперь у него есть брат. Он больше не был один.

– А про то, что ты давно стал догадываться, что мы братья, это ты врешь, – сказал он.

– Чего так? Ничего не вру.

– Почему тогда уйти собирался? Когда сюда пришли?

– Не хотел я никуда уходить. Куда бы я такой ушел? Интересно стало. Хотел посмотреть, что делать будешь.

Они сидели рядом. И говорили. На них еще оставались следы борьбы, волосы были взлохмачены, одежда в пыли, на лицах размазанные следы от вытертой крови. Им было наплевать, как они выглядят. Она просто говорили. Юлий рассказал Артуру про свой первый, часто повторявшийся в детстве, сон. Артур и теперь подтвердил, что нечто похожее вполне могло произойти на самом деле. Воспитанников детского дома, среди которых были и Артур с Юлием, повезли на экскурсию в Киев. По дороге попали в аварию. Одна легковушка, выскочив на встречную полосу, столкнулась с бензовозом, в который в свою очередь врезался едущий позади автобус. Артур с братом сидели впереди. Артур сильно ударился коленом. Юлий помог ему выйти из автобуса, но вспомнив, что оставил на сиденье заводную машинку, побежал обратно. Воспитатели, занятые эвакуацией других детей, не обратили на него внимания. Больше Артур его не видел. Он пропал без вести. То есть погиб. Так ему сказали воспитатели.

– Теперь мне все понятно, – сказал Юлий. – Я потерялся, потому что в реку упал. И утонул бы, если бы не один человек.

– Все эти годы я считал тебя мертвым. А тебя просто-напросто украли.

– Прошу тебя, не надо. Мы не знаем точно, как все было. Тот, кого ты обвиняешь, мне, похоже, жизнь спас. Мертвый он, чего уж теперь. Все, – сказал Юлий и поспешил перевести разговор на другую тему: – А я и тогда был Юлием?

– Да.

– Юлий и Артур. Не очень эти два имени друг другу подходят.

– Так двух айболитов из реанимации звали, которые нас после родов с того света вытащили. И не разбирались, подходят или не подходят. Нам, если хочешь знать, больше месяца жизни никто не пророчил. Потому, наверное, наши предки и оставили нас в больнице подыхать. А мы ничего, выжили. И довольно не слабо. Сильно жить хотели, наверное.

– Значит, я твой старший брат?

– Выходит так.

– И как старший, если что, могу влепить тебе подзатыльник?

Артур притворно вздохнул:

– В общем, можешь.

– Но я не буду этого делать.

– Спасибо, братишка.

– Если ты сейчас же назовешь мне посредника.

– Опять двадцать пять. Снова за свое.

– За мое? Или за наше? Разве не его люди твою тачку взорвали? И в больнице тебя стерегли?

– Даже если и так. Я еще не решил, что с ним делать и как конкретно достать. Когда решу, тогда и скажу тебе. А пока… Ты вроде хотел, чтобы я швы снял?

– Само собой. Но еще больше я хочу знать, что делать дальше.

– Узнаешь. Дай срок. Сведу я тебя с одним человеком. Он скажет, что делать дальше.

– Что за человек?

– Отец.

– Отец?

– Да. Мой отец. У меня тоже был отец. И до сих пор есть.

Валерий Федорович Щерба никогда не верил властям, не признавал никаких авторитетов и уже давно ничему не удивлялся, как человек, многое повидавший и испытавший за свои пятьдесят пять лет.

Первое потрясение он перенес, увидев, как афганский дехканин Абдулахар Рахими целится в него из ружья. Шел третий месяц пребывания в Афганистане советских войск. Десантный полк, в котором служил молодой лейтенант Щерба, располагался в относительно спокойной провинции Газни, где ни о какой войне речи еще не было. Их рота помогала местным восстанавливать разрушенный во время землетрясения аул, в том числе и дом упомянутого Рахими. Этот самый Абдулахар угощал Щербу чаем и какими-то безвкусными лепешками, называл советских воинов братьями, клялся в вечной дружбе. Когда покидали аул, Щерба вспомнил, что оставил у дехканина свою планшетку. Махнул рукой ротному, мол, вы идите, а я догоню. Сам побежал назад. На полдороге наткнулся на Абдулахара. Присев за камнем, тот наводил на него ствол старой винтовки времен Третьей англо-афганской войны. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Щерба удивленно, как бы спрашивая: ты чего это, сука; афганец сосредоточенно, словно завязывая шнурки. Грянул выстрел. Пуля сбила с головы Щербы фуражку. Он кинулся в сторону, ища, где бы укрыться. Афганец выпалил еще раз, и снова мимо. При третьей попытке перекосило патрон. Абдулахар побежал. Лейтенант несколько раз выстрелил ему вслед из макарова. Тоже мимо. «Калаша» у него с собой не было. Зачем таскать с собой автомат, когда тебя окружают братья?

Разбираться с этим случаем, вернее с лейтенантом Щербой, прибыла целая комиссия из штаба полка, который находился в городе за десять километров, в составе двух представителей особого отдела и батальонного замполита. Замполит отчитал Щербу за неправомерное применение оружия, не связанное с самообороной (стрелял в спину бегущему, когда непосредственная опасность уже миновала), а особисты высказали сомнение, а не является ли лейтенант агентом мирового империализма, заданием которого является высечь искру раздора между двумя братскими народами. Распорядившись посадить лейтенанта на гауптвахту, располагавшуюся в стоящем отдельно от казарменного помещения глинобитном сарае, члены комиссии уехали, но обещали очень скоро вернуться. Не вернулись. УАЗ, в котором они ехали, подорвался на фугасе. Роту подняли по тревоге и отправили на поиски душманов. На подходе к аулу выстрелом из укрытия был убит еще один офицер. Но командир роты, боясь вслед за Щербой прослыть агентом империализма, прочесать аул не отважился и приказал отступить. В следующую ночь несколько афганцев, сняв часовых, пробрались в расположение роты и вырезали почти весь личный состав. Уцелело всего несколько солдат с ефрейтором и пребывающий на гауптвахте взводный Щерба.