— Будь со мной…

И тогда Поль взял ее, то ли причитая, то ли уговаривая сам себя:

— Я люблю, я люблю, я люблю тебя.

С Гала он не чувствовал своего одиночества и своей отдаленности. Ее тело давало ему уверенность в безопасности, служило пещерой, где он мог схорониться от самого себя. Наслаждение, какое он чувствовал, обладая кокоткой, нельзя было сравнить с наслаждением, которое он получал от жены, и в то же время все было точно так же: он прижимался и отдалялся, он стонал, он покрывался потом. И его пронзила мысль, что он хотел бы узнать, чувствует ли разницу Гала между тем, как обладает ею он, ее муж, или кто-либо другой. Ему хотелось знать, что почувствует она, когда не его руки будут касаться ее тела, хотел бы видеть ее лицо во время близости с другим мужчиной, чтобы уловить разницу. Он желал получить доказательства своего безраздельного господства над ней и в то же время стремился дать ей волю, чтобы освободиться самому.

* * *

— Как ты смотришь на то, чтобы в выходной пойти в цирк?

Поль, уже полностью одетый, с повязанным галстуком, присел рядом с женой на постель. Она, теплая ото сна, с растрепанными волосами, протянула руку и накинула на себя халат.

— Ну, что сказать Сесиль? Она все уши мне прожужжала, как хочет увидеть обезьянок в юбочках.

— Вся в отца. Он тоже обожает обезьян в юбках с голыми ляжками. Еще лучше без всяких юбок.

Он вздохнул и, протянув к ней руку, обнял за плечи.

— Не говори глупости.

— Ты вчера поздно пришел, — сказала она поднимаясь. Она подошла к зеркалу и, глядя в глаза собственному отражению, отчетливо произнесла: — Ты был с женщиной.

Ее глаза смотрели по-прежнему строго, лицо казалось особенно бледным в окружении вихря темных волос.

— Ты был с женщиной, — повторила она. Выражение ее лица ничуть не изменилось. Оно было по-прежнему спокойным и холодным. — Кто она? Небось, какая-нибудь дешевая кокотка, протеже Луи?

Гала отвернулась от собственного отражения и, сделав несколько шагов, села в кресло, расположенное напротив их супружеского ложа. Его молчаливая растерянность только подтверждала правоту ее предположения.

— Зачем тебе все это надо? — Лицо ее передернуло судорогой. — Я тебя люблю, и ты меня любишь. Так зачем?.. — Она поднялась, быстрым шагом пересекла комнату и остановилась спиной к окну. Лицо ее было в тени, а вокруг головы, подсвеченные солнечным светом, нимбом сверкали волосы. — Вчера мне стало невыносимо, и я пошла в ресторан, — продолжала она. — Представляешь? Пошла одна, как будто у меня нет мужа. — Он молчал, и это ее еще больше разозлило. — Я сейчас скажу тебе кое-что, чего ты не знаешь о своей жене, — говорила она, все больше распаляясь. — Представляешь, меня приняли за шлюху. За дорогую шлюху. Мне предложили деньги, только чтобы я согласилась отправиться в Баден-Баден. И кто? Добропорядочный солидный мужчина с кольцом на пальце, вероятно, давно и счастливо женатый. Знаешь, я готова была согласиться, — выкрикнула она, — раз мной пренебрегает мой собственный муж, так пусть этот буржуа попользуется. Так что не думай, что я уже ни на что не гожусь. Если ты хочешь развлекаться — давай, я не буду устраивать тебе сцен. Но знай, я тоже живая и кое-что чувствую.

Улыбаться в такой момент было нелепостью, но Поль ничего не мог с собой поделать.

— Бедная моя женушка.

— Ненавижу тебя, — выкрикнула она и отвернулась от него к окну.

Поль пытался найти слова, которые могли бы каким-то образом успокоить ее. Врать не было смысла, он уже давно это понял. И вдруг он рассмеялся. Все, что вчера произошло с ним и с ней, показалось ему настолько нелепым, что он не мог сдержать смех. Он снимает кокотку, в то время как его жена ищет приключений на стороне. И в то же время сквозняком у него мелькнула мысль: не следовало ли ей согласиться? Было что-то возбуждающе-волнующее в том, чтобы отправить Гала в загул.

Он поднялся, в два шага преодолев разделяющее их расстояние, дотронулся до ее волос. Она тряхнула головой, будто сгоняя муху. Он легонько погладил ее по спине.

— Уйди, — сказала она. Ее голос прозвучал мягко. — Оставь меня в покое.

— Я уйду. Только все же я хотел бы услышать…

Уже более смело его рука от спины двинулась к ее шее, несколько дольше задержавшись между лопаток. Она поежилась.

— Милая, я знаю, что я был не прав. Но ты должна знать, что я дорожу тобой. Мне невыносима мысль, что я причинил тебе страдания. Но ты пойми, я способен на ошибку, как, впрочем, и ты, и все мы. Мы живем, а значит, ошибаемся. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы ты всегда была счастлива. И разве вчера тебе было плохо? Согласись, разве не было некой интриги, когда я взял тебя во сне?..

— Я ни с кем не хочу тебя делить.

Она повернулась к нему. Он обнял ее. Глаза ее наполнились слезами, и они побежали по ее щекам и стали капать прямо на лацкан его пиджака.

— Глупышка моя, моя девочка, моя красавица. Да разве кто-то может претендовать на меня? Ты — единственная, я люблю только тебя. А все остальное так, пустое. Даже если кто-то привлекает мое внимание, ты же знаешь, я тут же забываю обо всех, как только отворачиваюсь. Ты же со мной всегда. Твой запах, твои ресницы, твоя кожа, губы, ты вся — навсегда. Даже когда тебя нет рядом со мной, ты во мне. Мы так сроднились, что нас уже нельзя разделить, — говорил он, и она верила ему, как верил он сам.

Он уже забыл имя вчерашней кокотки, ее лицо, обстановку ее квартиры. Он помнил, что они занимались любовью на ее кровати, но о цвете ее глаз ничего не мог сказать. Удивительное дело, он мог вспомнить способ, каким она удовлетворила его (она довела его до кульминации с помощью губ), помнил слова, какие она произнесла во время соития, помнил даже седой затылок старухи за стеной, но совершенно не мог воскресить полностью облик вчерашней любовницы.

Из всех его любовных историй его память хранила лишь какие-то штрихи, яркие детали: неожиданные места, где случалась мимолетная связь, скабрезности, мелкие извращения, с которыми он постепенно свыкался и принимал их как особые пикантные приправы к сексуальным играм. Все остальное его память педантично уничтожала.

Когда при встрече в Лионе его фронтовая подруга Жюли напоминала ему об их близости, рассказывая о том, как он подарил ей букетик ромашек, о том, как укрывал ее полой своей шинели, пока они бежали к укрытию во время дождя, о том, как целовал ее озябшие руки, он отводил глаза, чтобы она не угадала его удивление; она переживала прекрасные минуты, а он был далек от ее чувствований.

И так было со всеми его любовницами. Похоже, Гала всецело завладела его памятью, и уже ни одна женщина не могла претендовать на нечто большее, чем легкий, растворяющийся во времени след. Его связь с Гала была настолько крепкой, что ничто не могло их разлучить. И это как раз вызывало в нем внутренний протест.

— Так что сказать Сесиль? Обещать ей цирк? — спросил он, оборачиваясь на пороге.