Один из приступов «вселенской» тоски застал Семена в поселке неандертальцев. Он куда-то зачем-то направлялся и вдруг… Это было как железом по стеклу – аж мурашки по коже. Семен обошел два стоявших рядом жилища и увидел то, что, собственно говоря, и ожидал увидеть – несколько неандертальцев сидели на снегу и «медитировали». Причем, их «песня», точнее, какая-то ее часть звучала наяву – в звуковом диапазоне.

И Семен понял, к чему его тянуло, чего не хватало в последнее время. Не колеблясь, он подошел, опустился на корточки и… И «поплыл» вместе со всеми – почти сразу. «Хор» принял его легко и даже как-то радостно. Может быть, потому, что на сей раз Семен ничего не нащупывал и не искал, а «вошел» со своей «темой». Он не вторил и не подпевал, а как бы взял нужную тональность и повел сольную партию. Его личное горе, его одиночество слилось с тысячелетней тоской вымирающей расы, облеклось в обращение (не в мольбу, не в упрек!) к более успешной, удачливой части человечества:

…Вы вечно молитесь своим богам.

И ваши боги все прощают вам…

Считается, что похмелье алкоголика или «ломка» наркомана – это защитная реакция организма. Таким способом он проявляет свое недовольство. Никаких неприятных последствий после «сеанса связи» Семен не обнаружил – все тесты, которые он сам себе задал, были пройдены успешно. Это, конечно, само по себе настораживало, но он махнул рукой – хуже не будет! Через день он вновь участвовал в неандертальских посиделках. А потом еще раз, и еще, и еще…

Через пару месяцев Семен обнаружил, что, когда у него возникает потребность глотнуть просветляющей скорби «альтернативного человечества», в форте обязательно оказываются несколько неандертальцев – по делам, конечно, – и ходить никуда не нужно. Видеть себя со стороны Семен не мог, но, судя по отношению к нему окружающих, его явно стали считать «идущим на поправку». Во всяком случае, он вновь обрел способность смеяться.

Кое-какие изменения в себе Семен все-таки заметил. Кроманьонцы по сравнению с неандертальцами стали казаться ему суетливыми, поверхностными и легкомысленными – как бы не имеющими настоящих глубинных корней. «Наверное, в первых веках нашей эры правоверные иудеи так относились к бывшим сородичам, ставшим христианами, – усмехался Семен. – Это явное искажение восприятия, грозящее неадекватностью решений. С медитациями пора завязывать». Он и «завязал», но это оказалось почти бесполезным – очередная отвинченная в мозгах гайка вставать на место не хотела. Выяснилось, что для погружения в мир коллективных неандертальских «грез» никакие помощники или спутники ему больше не нужны – он вполне может медитировать и в одиночестве.

«Со мной или без меня, но кроманьонцам принадлежит будущее. Вопрос стоит лишь о том, каким оно будет. У неандертальцев же, по-хорошему, никакого будущего нет вовсе. А ведь мне нужно отдать долг оноклу – от него не отмахнешься и никакими объективными причинами не закроешься. Похоже, в этом мире я еще не заработал права умереть со спокойной совестью. Может, и правда подумать об операции „земля обетованная"? Или лучше назвать мероприятие „Исход"? Скорее уж „Уплыв"… А почему нет?»

И Семен отправился на собачьей упряжке объезжать неандертальские поселки. То, что он там увидел, заставило его слегка оторопеть. Получалось, что флот почти готов. Точнее, готовы детали судов – очень многих, и собрать их можно за несколько месяцев. «Как же так вышло?! Все ведь делалось бесконечно медленно, и конца этой работы было не видно! Да, действительно, было не видно – потому что я и не всматривался, не контролировал ситуацию, не обращал внимания. А между тем прошли годы – терпенье и труд, как известно, все перетрут. Что же случилось в последние месяцы? Похоже, изменился характер этой ритуальной деятельности. Неандертальцы перестали брать в работу все новые и новые заготовки и закончили старые. Выдолбленные стволы просушили, прогрели у костров и пропитали жиром. Теперь подкатывают к берегу, поднимают на подпорки и сооружают палубы-настилы. Когда они их соорудят, катамараны будет с места не сдвинуть – их поднимет только весенний паводок… Но ведь никто не принимал решения, не давал команды! Они что, таким образом восприняли мое «подключение» к их «полю»?! Совсем не факт, что я теперь могу своей волей перенести экспедицию, скажем, на следующий год или вообще отменить. Да и хочу ли я этого? Похоже, меня самого несет поток чужого сознания…»

По большому счету внешне ничто не изменилось. Просто Семен уже целенаправленно начал проводить политику самоустранения и передачи полномочий. Помимо «старших» и «младших» учителей, он сформировал группу, ответственную за подготовку и безопасное проведение «саммитов», активизировал работу по составлению и пропаганде «скрижалей закона».

Вступительные экзамены и в предыдущем году Семен сам не принимал – только следил за деятельностью «старших» учителей. Не стал он принимать их и в этом – ограничился надзором. Уроков тоже почти уже не вел – в основном проводил занятия по «военно-политической подготовке» с учителями и «педсоветы», на которых устраивал разборки, накрутки и разносы. В среднем раз в месяц он грузился на нарту и отправлялся в инспекционную поездку. Жил по нескольку дней в поселках и стойбищах, наблюдая и оценивая произошедшие там изменения.

В кланах имазров и аддоков присутствие выпускников школы активно подрывало влияние старшего поколения, а военные действия сильно сократили численность среднего. У молодежи родной язык быстро выходил из моды – престижными считались русский и лоуринский. В итоге в обиходе утверждался жуткий сленг, состоящий из дикой смеси разных кроманьонских языков с вкраплениями неандертальских словечек и звукосочетаний из словаря питекантропов – для выражения особо сильных эмоций. Престарелые главы кланов – Данкой и Ващуг – вели себя смирно, прекрасно понимая, что власть их держится на чужом авторитете, а не на собственном. В общем, будущее этих общностей казалось Семену весьма и весьма сомнительным.

Лоурины окончательно убедились, что именно они самые сильные, умные и красивые. Дело явно шло к тому, что в поселке вот-вот возникнет филиал школы, Семену формально неподвластный. Он не возражал, только ему было обидно, что русский язык, сделавшись «международным», начал стремительно засоряться, деградировать и меняться. Поделать с этим ничего было нельзя – родной язык выработан земледельцами-христианами, а пользуются им здесь охотники-шаманисты.

Ситуация с мамонтами осталась неясной. Ни один из них не подошел к стогам сена. Правда, и зима в этом году оказалась на редкость благоприятной для травоядных.

Семен не сомневался, что весной неандертальцы тронутся в путь: «Не все, конечно, но очень многие погрузятся на свои уродливые катамараны и поплывут в сказку, которую я для них придумал. Попытаться их остановить? Или возглавить?» Он мучительно колебался: «кроманьонская» половина его разума бурно протестовала, «неандертальская» – наоборот. Когда же в разгар зимы на берег реки начали приходить новые группы неандертальцев, «кроманьонец» замолчал, и решение было принято. Громогласно оповещать о нем Семен никого не стал, а просто отправился к лоуринам, дабы посоветоваться с руководством племени.