– Этого не может быть, – Эммон стиснул зубы. – Во мне слишком много Диколесья, чтобы поместилось что-нибудь еще.

Действительно, слишком много Диколесья. Волк все еще оставался слишком высоким – это все из-за той магии, что он призвал, чтобы обрушить коридор. В нем было не больше дюйма лишнего росту, но Рэд это заставляло нервничать. У нее даже мурашки по шее побежали.

Она заметила крошечный шрам на его щеке. Слишком маленький, чтобы обратить на него внимание в обычной обстановке. Тонкая белая линия на скуле, в том самом месте, на которое он перенес ее боль, ее рану в тот самый первый день в библиотеке.

Шрам, который он заработал из-за нее.

Близость Эммона пробудила ее магическую силу так же, как это произошло на поляне. Рэд остро, почти болезненно ощутила каждое растение в Крепости под ними и во дворе. Магия распустилась в ее груди, потянулась к кончикам ее пальцев, словно вид его раны и связь между ними тянули ее вперед.

– Ты должен позволить мне попробовать исцелить твои раны.

Эммон прислонился головой к стене.

– Плохая идея. – Вот и все, что он смог протолкнуть через свое словно забитое чем-то горло. – Слишком много.

Слишком много боли, он имел в виду. И ее всю надо было переместить куда-то. Руки Рэд скользнули по его коже, и она сказала твердо:

– Я справлюсь.

– Почему? – Темные волосы Эммона упали ему на глаза, в которых она прочла все, что он не договорил.

Почему она была так полна решимости попытаться исцелить его, в то же время яростно отвергая даже саму мысль использовать свою силу для борьбы с лесом?

Рэд не знала, что ответить на это. Единственное, что она знала, – если уж речь зашла об Эммоне, – она хотела, чтобы он был в безопасности. Для нее это было важно. Уход за ранами был сложным делом, состоящим из множества мелких дел. Но это был единственный известный ей способ исцеления.

– Потому что мне очень нужно, чтобы ты был жив, – и добавила чуть мягче: – И потому что я в долгу перед тобой.

Их глаза встретились. Наконец он кивнул, прислонился к стене и поморщился.

– Сконцентрируйся на своем намерении, – отрывисто проинструктировал он ее. – Войди в контакт с силой леса в себе. Коснись раны. Втяни ее в себя.

У его рта внезапно залегла жесткая складка. Он нахмурился.

– Но не всю мою боль, Рэдарис, – твердо и решительно добавил Эммон. – Пообещай мне.

Она сглотнула. В горле пересохло. Кивнула. Затем, изо всех стараясь, чтобы руки не дрожали, прижала их к коже Эммона. Рэд уже доводилось касаться его, и он всегда казался теплым, но сейчас был лихорадочно, болезненно горячим. Она погрузила пальцы в рану, из краев которой уже торчали крохотные листочки, в алую с зеленоватыми прожилками кровь Эммона. Он был ранен так тяжело, что это пугало. Рэд пришлось закрыть глаза, чтобы отвлечься от этих мыслей и сосредоточиться. Но даже этот страх был ей на руку, как вдруг поняла девушка. Все дело было в том, что она делала это для Эммона, ради него – ради него она обращалась к своей силе, и именно поэтому ее легче было обуздать и направить. Ее забота о нем, усиленная осколками магии, что жили в них обоих, их браком, который они заключили, превратила хаотическую силу в нечто, что она могла использовать.

Необъяснимость происходящего все еще пугала ее. Связь между ними, выкованная лесом. Когда в башне Рэд пыталась направить свою магию на папоротник, в голову ей полезли воспоминания о Нив, о резне, о дикой силе, которую она не могла контролировать. А затем пришло видение, доказывающее, что тот способ, которым они с Эммоном связали себя друг с другом, сделал ее сильнее. И теперь, когда стоящая перед ней задача имела смысл, она хотела, чтобы он был в безопасности. Из-за странного чувства заботы о нем, а также из опасений, что произойдет с обитателями Крепости, если Эммон умрет, она могла относиться к своей магии как к инструменту, который нужно использовать, а не как к чему-то, что нужно сдерживать.

Намерение ее было четким и ясным. Рэд обратилась к своей силе и открылась ей.

И не утонула в ней.

Сила потекла сквозь нее – насыщенная, пьянящая, темно-зеленая. Тонкий усик, пробивающийся через мышцы и кости, как росток, тянущийся к солнцу сквозь почву, послушно ожидающий ее приказа.

Раны под ее руками пыхнули жаром. Медленно и осторожно Рэд впустила их внутрь.

Если в них и была боль, то она ее не почувствовала. Ее сила пульсировала в такт сердцебиению – ровно и уверенно. Впервые то, что она делала, показалось ей правильным, и это чувство опьяняло. Рэд взяла немного боли, затем еще немного, подталкивая себя…

– Рэд, стой!

Ее руки тут же опустели. Рэд открыла глаза. По лицу ее стекал пот, она хрипло дышала.

Эммон схватил девушку за подбородок, чтобы она пришла в себя. Когда Рэд открыла глаза, он убрал руку и отодвинулся от нее. Волна холодного воздуха хлынула между их телами, смывая его тепло.

– Ты взяла слишком много. – В первый раз после открытия того злополучного разрыва глаза его были ясными, с чистыми белками. – Проклятие, Рэд!

Она опустила взгляд на свой живот. Его перечеркивал багровый зигзаг, едва заметный через тонкую ткань ночной рубашки. Да, на ее животе появилась рана, но совсем не такая серьезная, какой была рана Эммона. Рэд забрала только часть ее, не всю целиком. Однако, словно при виде раны не только сама Рэд вышла из приятного транса, но и ее нервная система тоже, снова начав пропускать нормальные импульсы, в порезах на ее животе запылала боль, заставив Рэд зашипеть сквозь зубы.

– Вот дерьмо.

Она села, прижав руку к животу.

– И вот так ты ходил весь день? То есть тебе было даже еще больнее?

Эммон, хмурясь, оттолкнулся от стены. Ноги его дрожали.

– Ты взяла слишком много, – повторил он почти сам себе.

– Но сработало же.

После первой вспышки боли раны на животе Рэд оказались не такими уж страшными. Да, боль нужно было куда-то переместить, но, как выяснилось, она перемещалась вся и сразу, одним острым пронзительным ударом. Рэд осторожно подняла руку со своего живота, только сейчас заметив, что все сосуды на ней налиты яркой зеленью – не только на кистях, но по всей руке. Впрочем, зелень быстро исчезала, вены Рэд снова становились голубыми.

– Ты теперь… ну, не то чтобы как новенький, – продолжала она, – но теперь тебе гораздо лучше. По крайней мере, твои внутренности больше не представляют собой кровавую кашу.

Эммон уперся руками в бедра, сердито глядя на нее. Три белых шрама, окаймленные полосами тускло-красного цвета, пересекали его грудь и живот.

– Не представляют собой кровавую кашу, хм. – И потом тоном ниже. – Спасибо.

Воцарилась тишина. Хрупкое чувство товарищества сменилось неловкостью. Эммон снял висевшую над камином кочергу и принялся усердно мешать тлеющие угли. В комнате стало теплее, несмотря на ничем не закрытые окна.