Одно из проявлений нашей универсальной психосоматической структуры – наличие частей личности. Мы даже можем говорить так: «Одна моя часть хочет мороженого, в то время как другая хочет есть меньше сахара». Внутри нас словно функционирует некий комитет, в который входит множество членов, и то, кем мы являемся в конкретный момент, зависит от того, какой из членов комитета держит в руках микрофон. Как и в реальном комитете, каждая из наших частей – это отдельная личность. На первый взгляд, это звучит безумно, но только подумайте: наша часть, которая тревожится и нервничает в ситуации неопределённости, – это совсем другая субличность, чем часть, которая страдает и падает духом всякий раз, когда свидание после знакомства в сети оказывается пустой тратой времени. Наше беспокойство обладает совершенно иным набором особенностей и черт, чем наши горе и утрата. Они существенно различаются.

Кроме того, наши части обладают намерениями, голосами, собственными историями, логикой, на которую они откликаются, и озарениями, которыми они делятся с нами, совсем как люди. Они обладают мудрыми и невротическими проявлениями, как и все мы. И у каждого из них своя история. Например, мои гневные части сформировались из-за переживаний, связанных с моим отцом. Когда активизируется моя гневная часть и я не замечаю этого, я могу действовать в угрожающей манере, в точности как мой отец. У меня начинают возникать различные мысли – можно считать, что «голос» этой части «говорит» мне те или иные вещи. Он сформировался преимущественно в детстве и в юности, и в те моменты, когда мне удаётся заметить и изучить своё переживание гнева, я замечаю, что оно обладает юношескими менталитетом и характером. У моей гневной части есть желания. Она хочет кричать, говорить непристойные вещи, о которых я затем пожалею, перебивать людей, развязывать войны – и в прошлом она хотела ломать (и действительно ломала) вещи и напиваться до чёртиков. Эта гневная часть также реагирует на мой опыт. Если в момент, когда она активизируется, эта часть чувствует, что так или иначе её слышат и понимают, то она может успокоиться и, возможно, уступить место другой моей субличности.

Я нахожусь в таких отношениях с этой гневной частью, которые не сильно отличаются от отношений с другими людьми из моего окружения. Иногда она становится моим начальником, в те моменты, когда она захватывает власть и начинает верховодить. Однако, как поётся в старой песне панк-группы Heavy Vegetable, «ломаешь вещи – и ты снова в норме, пока не понадобится вещь, которую ты сломал». Когда я просыпаюсь утром и созерцаю хаос, который учинил, когда мне приходится каяться в проступках, совершенных на тропе войны, я, скорее всего, буду воспринимать гневную часть как своего врага. Наутро я могу ненавидеть свой гнев, стыдиться его, чувствовать, что он выматывает меня. Однако это не означает, что в гневе нет мудрости. Безусловно, она присутствует в нём. Эта моя гневная часть пробуждается, когда каким-либо образом нарушаются мои границы, когда меня игнорируют как личность и воспринимают как объект. Она возникает в моменты опыта, которые действительно причиняют боль, но в особенности тогда, когда либо невыносимо признаваться в наличии боли самому себе, либо, признавшись в боли другим, я окажусь слишком уязвимым.

Гнев называют вторичной эмоцией. Он никогда не является первичной эмоцией; это всегда реакция на боль. Мы нередко не ощущаем боли, когда к нам проявляют неуважение, – настолько быстро вспыхивает гнев, чтобы защитить нас. В принципе это очень разумно. Боль и разочарование – опустошающие состояния, в них почти отсутствует энергия. Было бы ужасно оставаться в таких состояниях в присутствии человека, который активно причиняет нам боль. В таком случае мы были бы гораздо хуже вооружены для самозащиты. Поэтому, когда нас ранят, на сцену выходит гнев, чтобы обеспечить нас энергией и активностью, необходимыми для устранения потенциальной угрозы. Проблема состоит в том, что гнев – настолько мощная сила, что он склонен затмевать всякий разум и преступать все границы. Однако, возможно, нам удастся установить с этой своей гневной частью такого рода отношения, чтобы прийти к обоюдному согласию? Возможно, получится взаимодействовать с гневом на добровольных началах, а не автоматически?

Моя одинокая часть имеет другое происхождение. На становление этой части повлиял ряд переживаний, когда я чувствовал себя покинутым и отвергнутым. Эти переживания, в сущности, образуют внутреннее повествование – ряд сюжетов, о которых я множество раз рассказывал в терапии, но которые редко полноценно ощущал. Одиночество имеет отчётливый голос, который принимает форму следующих мыслей: «Почему я всё ещё одинок?», «Почему меня не пригласили на ______?», «Возможно, на самом деле меня все ненавидят, просто ведут себя вежливо в моём присутствии». Моё одиночество обожает проводить время в приложениях для знакомств, поскольку убеждено, что если я буду просматривать и перелистывать фото, в конце концов, возможно, меня ждёт встреча с «единственной». Я общаюсь с этой своей одинокой частью. Отношусь к ней как к своему врагу. Воспринимаю её присутствие в своей жизни как свидетельство провала. Как свидетельство того, что я недостаточно хорош. Энергия этой части может казаться настолько зависимой и обделённой вниманием, что, когда она проявляется, я не могу этого вынести. Поэтому я заглушаю её присутствие глотком виски. Включаю для неё Netflix, как поступают многие родители. Нахожу любой способ заглушить свои чувства или отвлечься. Что угодно, лишь бы не сталкиваться с этой частью.

Тем не менее она также обладает мудростью. В конце концов она хранит в себе моё одиночество, чтобы мне не приходилось испытывать его непрерывно. Эта моя часть застряла в детстве, застряла в тех моментах опыта, когда я чувствовал, что меня не замечают и обо мне не заботятся. Она застряла в тех моментах, когда меня бросали одного и мой детский ум не понимал, почему. Если бы эта часть не была настолько обременена болью, она могла бы проявляться творчески и игриво, с радостью, беззаботностью и юмором. Эта детская часть моей личности ближе к изначальному состоянию любви, чем многие другие мои части. Правильным будет гармонизировать отношения с ней, помочь этой части ощутить свою значимость, выслушать её историю и посмотреть, сможет ли она частично облегчить свою ношу, чтобы высвободить свою энергию.

В детстве у каждого человека была внешняя семья, состоявшая из многочисленных членов, и все они хотели одного и того же: чувствовать, что их замечают, слышат, уважают, понимают, любят, принимают, воспринимают; чувствовать, будто рядом с ними есть родитель, проявляющий эмпатию и надёжный. Теперь я предлагаю вам принять следующий миф: на любом этапе жизни каждый из нас имеет внутреннюю семью, в которую входит множество членов, и все они хотят этих же самых вещей. Части нашей личности на самом деле стремятся к тому, чтобы мы стали главой своего внутреннего семейства. Первая проблема состоит в том, что в наших отношениях с ними присутствует насилие. Мы обращаемся со своими частями так, как никогда не стали бы обращаться с другим человеком (смею надеяться). Во-вторых, мы были детьми, когда этим частям пришлось впитывать наши травмы и предательства. В естественном состоянии, в котором мы родились, мы не обладали способностью полноценно управлять таким опытом, переживать и обрабатывать его. Части нашей личности не знают, что теперь, во взрослом возрасте, мы имеем гораздо больше сил и ресурсов, чем в прошлом, и из-за своего неведения не доверяют нам бразды правления. Напротив, они убеждены, что должны вмешиваться и занимать наше место в целях выживания. Именно по этой причине эмоции нередко сбивают нас с толку и мешают нам, как это обычно происходит. Эта драма разворачивается в нашем существе, в океане бессознательного, с младенческого возраста, и теперь, когда мы обладаем некоторым её пониманием, мы можем плодотворно с ней работать. Иными словами, мы можем привнести гармонию, целостность и исцеление в наше внутреннее домовладение, полное разногласий и недоверия.