В своей семье Джин неизменно ощущала, что её идентичность не принимают. Отношение к ней отца демонстрировало, что ей не следует быть девочкой, отношение матери – что не следует быть ребёнком, отношение братьев – что ей никогда не сравниться с ними. Её эмоциональную чуткость не ценили и не поддерживали; напротив, к ней относились так, словно она не вписывается в семью и даже недостойна, чтобы её любили такой, какая она есть. Джин воспитывалась в условиях, которые многие сочли бы идеальными и счастливыми, однако её бессознательный, субъективный и первобытный мозг усвоил сообщение, что ей не место в этом мире и что любовь невозможно получить. Ощущение собственной никчёмности превратилось в её врага, и сколько бы Джин ни старалась избежать этого переживания, данное послание намертво запечатлелось в её нервной системе. Оно вынуждено было показывать своё невыносимое лицо.

Поводом для последней депрессии Джин стало повреждение, полученное во время бега. Обычно она занималась бегом, чтобы справиться с чувством изоляции и неудовлетворённости, которые часто у неё возникали. Подобным образом она также пыталась решить более глубокие, неосознаваемые проблемы. Она бегала, чтобы получить нежность и одобрение отца, и убегала от собственной матери. Однако когда Джин получила повреждение и не могла больше бежать (не только в прямом смысле), её глубинные травмы, убеждения и образцовые сценарии стали проявлять себя. Она не могла больше уходить от них при помощи эндорфинового подъёма при занятиях спортом. Поэтому у неё оставался один выход – обратиться за помощью, перестать бежать от своих проблем, встретиться лицом к лицу с собой.

Джин до меня обращалась к другому психотерапевту, который поспешно поставил ей диагноз и предложил принимать лекарства; на мой взгляд, такое отношение в очередной раз принизило её индивидуальность и сообщило ей, что с ней что-то не в порядке. В нашей совместной работе эта чрезвычайно умная, эмоционально открытая, эмпатичная и альтруистичная женщина получает возможность распознать свои чувства и противоречия и признать их существование, а также принять их без осуждения и ожиданий. Время от времени мы даже вступаем во взаимодействие с её гневом: как и многие люди, она выросла в условиях, которые, что вполне естественно, пробуждали в ней гнев, но она не могла выразить его иначе, кроме как направив его внутрь, на саму себя. (Неприятный факт: депрессия – это не печаль. Это гнев, обращённый на самого себя. Полагают, что депрессия – это интенсивная энергия гнева, которая не находит выхода и подавляется, превращаясь в вытесненную, неопределённую тревогу.) Поэтому открытые проявления гнева со стороны Джин на наших встречах приветствуются, ведь они представляют собой следующий шаг в её эволюции. Мне вспоминается, в частности, одна встреча, когда Джин, которая застряла на обезличивающей начальной должности в сфере социальной работы, произнесла: «Я достойна большего». Я попросил её повторить эти слова громче: «Я достойна большего!» – и затем мы вместе порадовались тому, что её самоуважение развивается.

Однако самыми глубокими и трансформирующими встречами с Джин были те, в ходе которых ей удавалось установить связь с теми проявлениями её психики, которые представляют её внутреннего ребёнка, в рамках процесса под названием работа с субличностями. (Работа с субличностями – это научно обоснованная практика, в которой создаётся благоприятная среда для бессознательного, которое таким образом начинает входить в сознательный опыт. По этой причине я иногда называю этот процесс «гипнозом без гипнотизёра и гипнотизируемого». Мы будем гораздо подробнее говорить о работе с субличностями в последующих главах.) На этих встречах она оказывается в безопасной, хорошо освоенной среде, где может установить связь с первоначальными болезненными событиями, которые ей довелось пережить. Мы осуществляем эту работу не только через обсуждение и переживание историй, описывающих её опыт; мы также работаем с её внутренним миром ещё более непосредственным образом.

Мы начинаем этот процесс, когда она сталкивается с некой сильной эмоцией, имеющей отношение к её истории (все сильные эмоции, которые мы испытываем, тем или иным образом связаны с нашими образцовыми сценариями и глубинными травмами). Я прошу её остановиться и почувствовать, в какой части тела она ощущает эту эмоцию. Я прошу её описать свои ощущения: имеют они острый или тупой, более тёплый или более холодный, пульсирующий или постоянный, тяжёлый или лёгкий, пустой или наполненный характер. Она всякий раз ощущает тяжесть в сердце. (Другие люди могут испытывать напряжение в челюсти, пустоту в животе или какие-то другие ощущения.) Я прошу её переживать эти ощущения, но не теряться в них. Чтобы сделать этот процесс более основательным, я прошу её взаимодействовать с этим чувством так, словно оно является отдельной личностью. В конце концов, эти чувства – её проявления, и потому они являются живыми, чувствующими сущностями. Они представляют не самое глубокое наше Я, однако все наши части имеют значение. Они существуют по самым разумным причинам, какие бы трудности они нам ни приносили. Я прошу Джин немного отстраниться от своей субличности, перестать чрезмерно отождествляться с нею. Я вникаю в отношения Джин с этой частью. Обычно она испытывает по отношению к ней некоторое раздражение, и это универсальная реакция. Я прошу её отпустить свою реакцию на присутствие этой части. Это может потребовать времени, однако в конце концов она входит в состояние, где ей удаётся по меньшей мере ощутить готовность переживать эту часть.

Нередко в ходе такой работы наши части проявляются в уме в виде образов. Поскольку язык бессознательного – это метафоры и символы, любые образы, которые появляются у Джин в результате этого процесса, всегда имеют значение и ту или иную отчётливую связь с опытом, который её сформировал, даже если в момент их появления они выглядят как плод воображения. Такие образы могут варьировать от карикатурных до вполне буквальных. В том случае, когда они являются буквальными, – что случается не всегда – работа становится гораздо более осмысленной.

Внутренний ребёнок Джин нередко появляется в её психике в виде недокормленной маленькой девочки, которая сидит в кладовке (её запирают и выпускают оттуда), которая очень стесняется общаться с Джин. В конце концов, эта детская субличность всю свою жизнь провела в одиночестве и заточении и постоянно получала травмирующие сообщения о своей никчёмности. Казалось, будто около её тюремной камеры столпились придворные шуты, которые высмеивают её несчастье и одиночество. В такой ситуации я бы тоже стал робким – как и любой человек. Однако в этом чувствительном состоянии, когда активизируются травматические переживания, когда происходит контакт с внутренним ребёнком Джин, остановившимся в развитии, я могу помогать ей признавать чувства этого ребёнка, чего раньше она не делала. Джин может дать себе (предстающей в виде этих ощущений и образов) любовь, внимание и поддержку, которых она прежде не получала. Она может стать своим собственным лучшим родителем, собственным психотерапевтом.

Со временем отношения Джин с этой изолированной, игнорируемой субличностью, которая стала средоточием многих её травм, разочарований, расстройств и ограничивающих убеждений, изменились. Эта маленькая девочка – травмированная и защищающаяся структура, которой Джин прежде не осознавала и теперь начинает осознавать. Такая перемена означает, что Джин стала управлять своими отношениями с этой частью себя. В связи с этим у неё появляется возможность выбора (пусть лишь внутри комплекса её тела и ума), которой её, как казалось, прежде самовластно лишали её собственные чувства, а также разнообразные размышления и навязчивые мысли, возникавшие вместе с ними.