большей полнотой жизни: крик и ругань толпы на рынке, шум на улицах, пение молодого рабочего, мерцание фонарей, звук фабричных гудков, азарт труда и борьбы[285]. Во второй антологии пролетарских писателей, отредактированной и опубликованной М. Горьким в своем издательстве «Парус» в 1917 году, Иван Логинов, большевик-металлист, изложил почти канонический взгляд на город. Автор призывал читателей смотреть выше и «дальше… / от убогих деревушек, / пошатнувшихся избушек» и «равнины безнадежного» прошлого и признать, что есть только один путь в будущее: «от кручин / путь один: / только в город-исполин», ибо только там открываются новые перспективы, там «движенье и борьба». Только в городе, «шумном и суровом», в «царстве фабрик и машин», можно покинуть «равнины судьбы» и отыскать «зачатки жизни новой»[286].

Эти писатели, казалось бы, обрели в урбанистическом индустриальном ландшафте новую модерную идентичность: представление о личности и ее самореализации, связанной с производством, активностью, бурлением городской жизни. Кроме того, многие авторы находили, что современный город эмоционально возбуждает, будоражит: там «безумная жизнь, яркая и пьянящая» [Артамонов 1914b: 5–6]. Конечно, им не удавалось избежать колебаний – они раздваивались, пытались уклониться от выбора, сомневались в своей вере. Типичный пример такого рода – стихотворение «В городе» Михаила Герасимова, возможно самого известного и состоявшегося рабочего поэта-марксиста той поры. Стихотворение начинается со строк, в которых переворачивается традиционная пасторальная образность поэзии XIX века (эти строки чаще всего цитировались советскими литературоведами):

В сады железа и гранита,

В аллеи каменных домов

Пришел я, веснами обвитый,

На зов торжественных гудков.

Но, развивая тему, Герасимов делится сомнениями и колебаниями, говорит о чувствах сожаления, потери, отчуждения:

Я раздружился с ветром воли,

Забыл безудержный размах

И ширину родных раздолий,

И землю мягкую в цветах.

Я променял на камень жесткий

Шелка баюкающих трав

Я полюбил цветные блестки

И шумы уличных забав.

Захвачен в быстрые потоки

Я стал душе своей чужей

И стали мне как сон далекий

Былые дни среди полей.

[Герасимов 1914а: 51]

В этой пролетарской песне о городе ведут диалог два голоса. Герасимов полон решимости смотреть на город, как подобает марксисту и рабочему, он намерен силой воли и разума подавить сантименты. Однако он признается, что эти усилия причиняют ему экзистенциальную травму: он становится чужим самому себе.

Подобная раздвоенность обнаруживается в произведениях многих писателей-рабочих. Автор, связанный с Суриковским кружком «писателей из народа», описывал свой переезд из деревни в город как паломничество, как восхождение на гору – «в горы, пошел к их снежным вершинам» (слова «город» и «гора» фонетически созвучны), – чтобы отыскать там среди людей мудрость, «чтобы… найти там истину». Его постигло разочарование: городские люди оказались холодными, поверхностными, пошлыми [Кашкарев 1915: 9]. Руководитель Суриковского кружка Г. Д. Деев-Хомяковский опубликовал похожий рассказ о неоднозначном столкновении крестьянина-мигранта с жизнью городского рабочего класса. Рассказ называется «Прозрел» и начинается с того, что родители отдают крестьянского юношу купцу, который забирает его в город и делает помощником в лавке. В своем восприятии города юноша проходит через разные стадии понимания. Его первое впечатление, связанное с городом, это «зависть». Она возникает еще до переезда и вызвана зрелищем богатых горожан, которые приезжают в свои загородные имения: их одежда, часы, сигареты, «белые лица» наводят юношу на мысль, что в городе все люди «красивые» и живут «чисто и хорошо». Это мнение разделяет с ним вся деревенская молодежь – теперь все «мечтали уехать в город». Не устояв перед соблазном города, крестьянский парень покидает деревню, он полон радостных предчувствий. По приезде в город его переживания усложняются. Он «ошеломлен» шумом городских улиц, плохо понимает, где он и кто он, пугается высоких зданий: ему кажется, что они вот-вот рухнут на него. К этому добавляются все новые и новые страхи и опасности: вдруг его задавит трамвай, экипаж или стремительный автомобиль? Вскоре, однако, наступает следующая стадия восприятия города: восхищение новизной и красотой. Парень «готов был теперь целый день смотреть на движущийся народ, на мчавшиеся автомобили, на разодетых дам». Поработав и пожив среди городских людей, он открывает новые стороны города, обнаруживает, что горожане, и особенно бедняки, жестокие, злобные, вульгарные, агрессивные. Он начинает ненавидеть город, испытывать «отвращение к окружающему». Сначала он находит убежище в книгах. Но его выгоняют с работы за то, что дал сдачи начальнику, который ударил его, и он возвращается в деревню. «Я не хочу жить в этом аду, в этом омуте разврата и честолюбия», – заключает он [Деев-Хомяковский 1915а: 4–9].

Писателям народнической ориентации, какими были суриковцы, подобный вывод показался бы вполне разумным и приемлемым. Но большинство рабочих писателей, находившихся под влиянием марксизма и демократического либерализма, считали отрицание города проявлением крайней отсталости и неразумия. Они признавали город как явление необходимое, прогрессивное и в любом случае неизбежное. Но это признание лишь осложняло их положение, затрудняя преодоление противоречивых чувств, связанных с городом. Подобные трудности отражены в стихотворении Герасимова «В городе» и во многих других произведениях писателей-рабочих. Например, металлист-меньшевик Алексей Бибик в своем романе «К широкой дороге» выводит политически и классово сознательного рабочего Артема, который упрекает своего сомневающегося товарища Игната (более автобиографический персонаж) за то, что тот недостаточно любит город – его по-прежнему манят леса, ему снятся сельские весны, полные соловьиных трелей [Бибик 1914: 59–60]. Этот разговор между двумя приятелями, как и многие другие их разговоры, следует понимать не как поучение, когда более сознательный рабочий наставляет на путь истинный заблуждающегося товарища, а как диалог двух внутренних голосов, как спор с самим собой, который многие рабочие вели в душе. Победа в этом споре, по крайней мере в теории, на «сознательной» стороне. Этот спор может быть прекращен победой. Рабочие способны научиться любить город, если пройдут достаточную идеологическую подготовку и поймут историческую диалектику жизни города. Персонаж очерка А. Бибика, опубликованного в 1913 году в меньшевистской газете «Новая рабочая газета», говорил:

Ведь знаю, что насквозь отравлен я жизнью этого вампира, вечно разрушающего жизнь и вновь создающего ее в новых и все более величественных формах. Это печь, в которой сгораем мы, люди труда. Но, сгорая, создаем паровозы, мосты, телеграфы… творим новые формы человеческой жизни – те формы, что дадут, наконец, нам свободу! [Бибик 1913].

Василий Александровский нашел похожий выход из сплетения противоречивых чувств, вызываемых городом. В поэме «Город», опубликованной в 1917 году, он выражает веру в светлое будущее, в