— Знаю, Кэти, но это было бы слишком просто. Конечно, я распорядился наблюдать за всеми церквями, посвященными святому Петру, но нутро мне подсказывает, что мы движемся не в ту сторону. Убийца слишком умен для такого. Ты должна предложить какое-нибудь другое место, где он захочет выставить свою «Пьету».

Кэти помолчала, глядя Маркхэму в глаза, и любовь, которую она в них увидела, придала ей силы продолжать:

— Первоначально скульптура была установлена в капелле Святой Петрониллы.

— Да, я читал об этом в твоей книге. Она была заказана для гробницы французского кардинала по имени Бильер.

— Сама капелла изначально была частью древнего римского мавзолея, который христиане впоследствии переоборудовали в первый храм Святого Петра. Это случилось еще до того, как в начале шестнадцатого столетия собор был отстроен заново по проекту знаменитого итальянского архитектора Донато Браманте. В своем первоначальном виде капелла больше не существует. До сих пор ходят споры о том, как она выглядела, пока Браманте не приложил к ней свою руку. Однако если принять во внимание то, что Микеланджело создавал свою «Пьету» специально для этого места, одну вещь можно сказать со всей определенностью.

— Какую?

— Если «Пьета» освещается естественным образом, солнечные лучи проникают сверху, как это было в прежнем храме Святого Петра, то лицо Богоматери погружено в тень, а тело Христа залито ярким сиянием. Метафорический смысл этого очевиден: свет, вечная жизнь в умирающей плоти Спасителя и так далее. Но, понимаешь, необходимо также помнить, что скульптура первоначально создавалась как надгробие, а не просто образ для поклонения, хотя и это тоже верно. Общая компоновка работы обусловливает то обстоятельство, что взгляд Девы Марии и ее раскрытые руки обращают внимание зрителя в первую очередь на сына, затем на бренные останки, погребенные здесь. На своем первоначальном месте, при том освещении, которое задумал Микеланджело, скульптура должна была вызывать у зрителя мысли не только о Христе Спасителе, но и о бренности земного пребывания всех нас, в частности кардинала де Бильера.

— Значит, ты полагаешь, что ключом к общему эффекту, производимому статуей, должен быть свет, падающий сверху?

— Да. Если ты еще раз взглянешь на фотографии в моей книге, то увидишь на снимке, сделанном крупным планом, тончайшую линию на лбу Богоматери. При освещении сверху полоска издалека создает иллюзию тонкой вуали. Очень изобретательный ход, но для того, чтобы его разглядеть, необходима соответствующая игра света. В противном случае эта линия будет выглядеть просто черточкой на лбу.

— Значит, гораздо важнее связь не с собором Святого Петра, а с капеллой, быть может, даже с мавзолеем, где свет будет падать на статую сверху. Это означает, что местонахождение имеет для убийцы огромное значение, в том смысле, что для правильного восприятия его скульптуры ему необходимо нужное освещение. То же самое было и с «Вакхом». Сад декоративных деревьев Додда стал больше чем исторической аллюзией, реконструкцией первоначального места установки статуи. Да, убийца выставил своего «Вакха» в саду Додда, потому что в этом случае статуя подсознательно воздействовала на зрителя так же, как это было с работой Микеланджело. Преступник хотел заставить нас почувствовать то же самое, что пятьсот лет назад ощущали зрители эпохи Возрождения.

— Не знаю, Сэм, — вздохнула Кэти, и ее глаза снова наполнились слезами. — Я больше ничего не знаю.

— Ш-ш-ш, — успокоил ее Маркхэм и поцеловал в лоб. — Знай, Кэти, что ты мне очень дорога. Не сомневайся, я буду о тебе заботиться и никому не дам в обиду.

Кэти почувствовала, как у нее тает сердце, а глаза готовы вот-вот пролиться потоками нежданной радости. Она уже собралась сказать Сэму, что любит его, но ей помешал голос, раздавшийся в противоположном конце палаты:

— Сэм?

Обернувшись, Маркхэм и Хильди увидели в дверях Билла Беррелла.

— Мне пора идти, Кэти, — сказал Маркхэм, снова целуя ее. — Если хочешь, я попрошу медсестру зайти к тебе…

— Сэм, не уходи.

— Я должен идти. У тебя все будет хорошо. Больница буквально кишит сотрудниками ФБР. Ты просто поспи немного, и не успеешь оглянуться, как я уже вернусь. — Кэти отвернулась, но Маркхэм нежным прикосновением пальца к подбородку заставил ее снова взглянуть на него и заявил: — Я поймаю этого типа. Обещаю, Кэти. Теперь это уже стало личным.

Хильди слабо улыбнулась. Успокоительные средства снова тянули ее в сон.

— Спасибо, Сэм, — прошептала она.

Маркхэм положил руку ей на щеку. Увидев, что Кэти опять заснула, он вслед за Берреллом вышел в коридор.

— Как у нее дела? — спросил глава бостонского управления.

— Все будет хорошо.

— Теперь о ней позаботимся мы.

— Да.

— Где видеодиск? Я хочу его просмотреть.

— Его забрали криминалисты. Они исследуют бумагу, скотч, сам диск в поисках улик, но я уверен, ничего не найдут. Убийца слишком умен. Все же эксперты собираются вставить диск в компьютер и посмотреть, удастся ли что-либо добиться с помощь цифрового увеличения. Но вам сделают копию, так что в самом ближайшем времени вы сможете сами посмотреть фильм.

— Хорошо. А теперь успокойте меня, Сэм, скажите, что у вас для меня что-то есть.

— В эти выходные должно произойти нечто важное, причем очень скоро, быть может, в ближайшие пару часов, если уже не случилось.

— Почему вы так думаете?

— Видеодиск. Он должен был сбить нас с толку, но со стороны убийцы это еще и вызов, приглашение попробовать его остановить.

— Вы уверены?

— Да, уверен. Но мне нужно залезть в Интернет. Хорошо бы разыскать компьютер прямо здесь, в больнице.

— Зачем?

— Объясню по дороге. Но я скажу вам вот что, Билл. У меня есть очень дурное предчувствие, что Микеланджело-убийца намеревается сегодня ночью выставить свой следующий экспонат. Если мне удастся определить, где именно это произойдет, быть может, мы попадем туда раньше его.

Скульптор задом наперед вывел белый микроавтобус из бывшей конюшни, развернулся в три приема и медленно проехал по грунтовой дорожке, обсаженной деревьями. Это была единственная часть поместья, за которой он никогда не ухаживал, считая, что лучше оставить ее заросшей на тот случай, если какие-либо нежелательные посетители по ошибке свернут сюда с мощеной дороги перед домом. Приблизительно на полпути Скульптор остановил микроавтобус и вышел, чтобы убрать с дороги ствол дерева, оставленный в качестве дополнительной меры предосторожности. Однако сейчас не стоило класть его на место, ибо время уже стояло позднее и никаких незваных гостей можно было не опасаться.

Скульптор быстро вернулся за руль и тронулся дальше. Он выехал на погруженную в темноту дорогу через пролом в старой каменной стене, ограждавшей семейное поместье. Фонарей здесь почти не было, тротуары отсутствовали. Почти все особняки в этом зажиточном районе Ист-Гринвича, как и дом самого Скульптора, стояли в глубине, прячась за деревьями. Все земельные участки были обнесены стенами из необработанного камня, петлявшими на протяжении многих миль по окрестным лесам. Когда Скульптор еще был маленьким, они с отцом часами бродили вдоль стен, иногда натыкаясь на соседей и разговаривая с ними. Но те дни остались в прошлом. Теперь Скульптор и его отец не разговаривали с людьми, живущими рядом.