Монеты.

— Красиво, да? — Вернувшийся хозяин сунул в руку обалдевшему Очкарику запотевшую бутылку пива. — Здесь у нас так, для затравки — девятнадцатый век. Основные редкости в главном зале.

— Девятнадцатый? «Только девятнадцатый?»

— Ага, — подтвердил Карпов, глотнул пивка и принялся махать руками по сторонам: — Здесь Европа и Россия, здесь Америка, здесь Азия и Африка. Ассигнациями мы не занимаемся, не бонисты, слава богу, поэтому и решили загнать в прихожую эту попсу. Девятнадцатый для нумизматики не самый интересный век.

«Не самый… Как же!»

Волков приблизился к одному стенду, к другому. Вернулся к первому.

— Пойдем, покажу парадную часть, — предложил Сан Саныч. — Там действительно есть на что посмотреть.

И увлек гостя в главный зал. Каждый из нас знает, что существуют собиратели монет, марок, спичечных этикеток, бабочек… да собиратели чего угодно. Каждый из нас хоть раз в жизни начинал собирать свою коллекцию чего-то. Некоторые увлекались, некоторые бросали. Те, кто бросил, начинали считать собирателей безобидными сумасшедшими, милыми юродивыми, неспособными выбраться из детских штанишек. Мол, «знаем, знаем, сами баловались…». Но когда перед тобой раскрывается великолепная, поколениями собираемая коллекция, когда ты очарован и поражен ее масштабом, тогда в глубине души раздается вздох сожаления: «Эх, а ведь и я мог бы…» Только тогда ты понимаешь, чего лишился.

Мог.

Но не стал.

— Обрати внимание! — Сан Саныч указал Волкову на одну из монет. — Тоже девятнадцатый век, но прячется здесь, среди жемчужин. Знаешь почему? — И тут же, не дожидаясь ответа: — Это «Константиновский рубль»!

Федор вгляделся в «жемчужину», на которой был отчеканен мужчина с короткими вьющимися волосами, бакенбардами и маленьким носом.

— Почему «Константиновский»?

— Потому что отчеканен в эпоху царствования божьей милостью Константина Первого, императора и самодержца Всероссийского. Видишь, надпись?

«Б.М. КОНСТАНТИНЪ I ИМП. И САМ. ВСЕРОСС.»

— Константин Первый? — уточнил сбитый с толку Очкарик.

В истории Волков не был силен, однако твердо помнил, что в девятнадцатом веке Константины на российском престоле отсутствовали.

— Интересно, да? — Карпов расхохотался. — Ладно, не буду тебя мучить. Не было у нас такого «императора», не было. Константин отрекся в пользу брата, будущего Николая Первого, но отрекся тайно, бумаги были вскрыты только после смерти Александра Первого, а на Монетном дворе уже начали готовиться к новому царствованию. Когда поняли, что ошиблись, тираж уничтожили, но пять штук сохранилось, и одна из них — перед тобой.

— Жемчужина?

— Еще какая! А вот здесь…

Карпов явно мог бы рассказывать о раритетах часами, но Волков уже пришел в себя. Опомнился. Поставил на столик бутылку пива, которую до сих пор держал в руке, но… Но и переходить к делу не захотел. Почувствовал сыщик, что нельзя строить разговор с нумизматом излишне прямо. Хоть и маленький у него вопрос, хоть и не займет он у такого эксперта, как Сан Саныч, много времени, а нельзя. Почему нельзя, Федор не понимал, но к ощущениям своим привык прислушиваться. А потому…

— Когда Людмила Савельевна сказала, что у вас большая коллекция, я думал, что у вас просто большая коллекция, — честно произнес Очкарик. — Но вашему собранию многие музеи позавидуют.

— Почти все завидуют, — улыбнулся Сан Саныч. — В мире есть только три коллекции лучше нашей. И пять подобных.

— Сколько же времени потребовалось, чтобы собрать такое богатство?

— Много, — не стал скрывать Карпов. — Много поколений. Отец, дед, прадед, прапрадед…

— То есть века с девятнадцатого?

— С конца восемнадцатого, если быть точным. Начало положил мелкопоместный дворянин Александр Григорьевич Карпов, кстати, мальчиков в нашей семье принято называть или Александрами, или Григориями.

— Но не чередуя.

Волков хотел пошутить, но понял, что брякнул не то: на лицо Карпова набежала тень.

— Я младший сын, — коротко ответил нумизмат. — Мой старший брат, он… он утонул.

— Извини.

— Это было давно. — Глоток пива, короткая пауза, и к Сан Санычу вернулось веселое настроение. — Так что у нас не только богатая коллекция, но и с хорошей родословной. Честная.

Таких, честных, осталось мало, можно сказать — совсем не осталось. Слишком много потрясений пришлось пережить России в двадцатом веке. Мировая война, революция, новые хозяева жизни: голодные, жадные, жестокие, дорвавшиеся до власти и жаждущие богатства, еще одна война… Пару лет назад Волков видел чудесное собрание картин, возникшее благодаря тому, что дедушка коллекционера заведовал продуктовым складом в блокадном Ленинграде. Рассказанная Сан Санычем история стала последней каплей: Федор понял, что не сможет не уважать семейство Карповых.

— Как же вам удалось сохранить коллекцию?

— Мы ведь занимаемся деньгами, а это накладывает отпечаток. — Саша выразительно подмигнул Очкарику. — Умеем договариваться.

— Банкиры тоже занимаются деньгами, — усмехнулся Волков, — а договориться с грабителями не могут.

— Тут вопрос: что за банкир? У одного деньги вертятся, как мельничные жернова, проценты растут, клиенты жиреют, а у другого — то мошенничество какое, то ограбление.

— В чем разница?

— В отношении к делу. То, что служило моему предку забавой, постепенно превратилось в смысл жизни нашей семьи. Хобби стало главным занятием, но ведь это совсем не плохо, согласись? Ты, к примеру, можешь похвастаться тем, что хобби превратилось в работу, и ты получаешь настоящее удовольствие от того, чем занимаешься? А не отрабатываешь зарплату?

— Могу.

Карпов несколько мгновений не сводил с Федора взгляд, затем чуть заметно кивнул и произнес:

— Тебе повезло.

— Я знаю.

— В таком случае ты понимаешь, о чем я говорю. Мы сохранили коллекцию, потому что видим в ней смысл жизни, видим наше предназначение. Мы можем быть только вместе — она и мы. Поодиночке не выжить. Присаживайся.

Мужчины расположились в креслах.

— Дед рассказывал, что в тридцатые годы к нам частенько захаживал один серьезный революционный товарищ, Дмитрий Моисеевич Габельман. Член ЦК, между прочим, и большой любитель нумизматики. Коллекция у него была великолепная. — Карпов смотрел прямо на Очкарика и улыбался. Но не так весело, как обычно. И не грустно, как при упоминании о брате. Холодно улыбался. — Дмитрий Моисеевич составил ее из двух собраний: врача Анатолия Васильевича Бехтерева и графа Сомова. С графом, как ты понимаешь, все получилось просто — его расстреляли во дворе собственного дома. А Бехтерев коллекцией купил себе жизнь. Габельман его отпустил.