многозначительно посмотрел на него.

— Что же вы знаете?

— Я знаю, к примеру, как в 1905 году одного молодого латышского революционера, которого звали Яков, арестовала царская охранка, он стал ее осведомителем и провокатором, как та же охранка направила его в Лондон, где действовала очень боевая группа революционеров, досаждавшая и лондонской полиции. — Рейли отметил, с каким хладнокровием слушал Петерс этот незатейливый рассказ, как его правая рука чуть выдвинула ящик стола, в котором, скорее всего, лежал револьвер. «А ведь пожалуй что и выстрелит», — усмехнулся про себя Сидней и снова потрогал кончик носа. — Молодой революционер Яков тогда не знал, что царская полиция довольно тесно сотрудничала с английской и направила ей донесение о посылке своего провокатора. А в Лондоне членам латышского социал-демократического клуба позарез нужны были деньги, чтобы печатать революционные брошюрки и переправлять их в Ригу. А где взять деньги? Вот они и создали группу боевиков, для того чтобы опустошать ювелирные магазины, банки и почтовые отделения. Помните 1909 год и знаменитый банк «Сидней-стрит»? Заманчивый был проект. Но боевую группу революционеров-взломщиков без труда накрыли трое безоружных полицейских. По вашей наводке, Яков Христо-фо-ро-вич. Но вы тогда быстро сообразили, что если этих боевиков будут судить, то непременно всплывет и ваше имя. И вас найдут. Свои же. На дне моря сыщут и пристрелят. И вы тремя выстрелами уложили полицейских. Благо было темно и вашего появления никто не ожидал. А те полицейские, Яков Христо-фо-ро-вич, были безоружны. И вы это знали.

— Я не знал, — хриплым голосом отозвался Петерс.

— Разве? — Рейли улыбнулся. — Вы знали, дорогой. Потому как эти бобби были из числа наблюдателей, группа захвата должна была прибыть чуть позже, но у троицы нервы не выдержали, им лично хотелось получить награду от банка, вот они и высунулись, а вы их, как птичек, не умеющих летать: чик-чик-чик! И боевиков спасли, и себя. И скрылись. Даже жену бросили с дочкой. Девять лет прошло. Но для документов такого рода это срок небольшой. Они хорошо сохранились…

Рейли вынул сигару и, не спрашивая разрешения, закурил.

Ящик стола был все еще приоткрыт, и Петерс раздумывал, как ему лучше поступить с этим опасным шантажистом. Раздумья касались лишь одного: какой шум поднимется, когда эта история получит огласку. Рейли все же английский подданный, и просто так замять эту историю не удастся.

— Документы эти, конечно же, у меня не с собой, а в надежном месте, да и я лицо здесь в Москве сугубо официальное, направленное Форин офис. Я две недели назад был у Бонч-Бруевича, у Карахана, из его кабинета мы и разговаривали, так что прикройте ваш ящик стола и выбросьте из головы эти глупости! — улыбнулся Рейли. — Я же не мстить сюда вам приехал, а сотрудничать. И, надеюсь, мы неплохо поработаем. Вы же, как всякий разумный человек, способны к компромиссам. В девятьсот пятом вы легко на него пошли и не испытывали угрызений совести. Ведь так?..

Петерс не ответил, опустил голову. Он давно, с того еще дня знал: прошлое выстрелит в него из того самого револьвера, из которого он расстрелял тех глупых полицейских. Он тогда еще почувствовал странный холодок под сердцем и понял, что судьба не оставит эти убийства безнаказанными. Интуиция передалась ему еще от бабушки, которая умела предугадывать многие события и будущее людей наперед. Что-то передалось и Якову. Он, будучи маленьким, как-то потерял в лесу свою кепку и очень плакал из-за этого. Бабушка погладила его по остриженной головке и сказала: «У тебя будет еще много всяких кепок, не плачь, будет и красивая кепка из черной блестящей кожи. И все будут бояться ее. Только счастья она тебе не принесет…»

Яков хорошо запомнил ее слова. Он тогда не спросил, почему она не принесет ему счастья. Он еще толком не знал значения этого слова.

— Что вы хотите? — устало спросил Петерс, задвинув верхний ящик стола.

— Я уже сказал, вы, верно, забыли. Но я могу напомнить…

— Не надо. Для чего вы приехали?

— Попозже я вам все расскажу, не будем торопить события. Сегодня важно, что мы договорились. Так?

Петерс молчал. Можно, конечно, послать к черту этого щеголя, но, судя по всему, он не блефует, документы у него есть, наверняка то самое письмо-донесение в Лондон о посылке Якова Петерса как специального агента-провокатора, потому что другие Петерс уничтожил собственноручно. Нет и того капитанишки, который с ним работал. А об этом письме Яков Христофорович и не подумал. Можно, конечно, сказать, что делал это специально, чтобы спасти лондонскую группу. Но после его бегства начались аресты, и многих взяли на своих квартирах. Некоторые из той лондонской группы живы до сих пор, некоторые работают даже здесь, возникнет разбирательство, его отстранят, и он повиснет между небом и землей: ни свой, ни чужой. И в немецкой Латвии его не ждут.

— Я не расслышал, господин Петерс, что вы сказали, — поднявшись и стряхнув пепел с сигары, улыбнулся Рейли. — Мы работаем вместе или нет? Не беспокойтесь, я надежный партнер и своих людей не подвожу.

— Работаем, — помедлив, отозвался Петерс.

16

Прошел почти месяц с той поры, когда Каламатиано побывал в гостях у Аглаи Николаевны. За это время его агенты активно заработали, и Пул получал самую обширную информацию о всех сторонах жизни большевиков. Но намеченный канал связи — через дом Лесневских — почему-то не работал. Несколько раз прибегал мальчишка и приносил сведения от Синицына, а горшок с геранью никак не перемещался на левую сторону, и у Каламатиано вроде бы не было формального повода, чтобы повидать Аглаю Николаевну. Ксенофон Дмитриевич понимал, что подполковник это делает намеренно и, возможно, он прав.

Снова объявился Рейли, и Каламатиано договорился о встрече с Локкартом. В конце мая наступили жаркие дни, зелень буйно облепила окна его кабинета, и по ночам он долго не мог заснуть.

«А почему я не могу просто так зайти в гости? — вдруг подумал Каламатиано. — Наверняка у Лсснсв-ских трудности с продуктами, а я в тот первый раз пришел с пустыми руками и просто обязан загладить эту оплошность. Да, так и надо сделать: просто занести небольшую посылочку. И ничего тут такого нет!»

Каламатиано вспомнил, как, сидя за столом, Аглая Николаевна боялась взять лишнюю картофелину и кусок селедки, поэтому он твердо решил занести ей скромный продовольственный подарок. Щедрый Робинс, прощаясь с ним, подкинул и ему кое-что из своих великих запасов, поэтому Ксенофон Дмитриевич вытащил пару