Аглая Николаевна погладила его по голове. Он выпрямился, обнял ее, она прижалась к нему, и несколько секунд они, не говоря ни слова, так и стояли обнявшись.

— Я должен идти, — прошептал Каламатиано. — Так получилось, что меня ждет один мой старый друг, приехавший из Америки, я договорился о встрече с английским консулом, которому обещал его представить.

— Да-да, я понимаю…

— Можно я еще приду к вам?

— Конечно, все, что я сказала, было искренне, вы можете приходить в этот дом в любое время, я всегда буду с радостью ждать вас.

— Можно завтра?

— Да.

Она проводила его до двери. Надев плащ, он обернулся, подошел к ней, и она, обвив его шею, поцеловала в губы.

— Идите, иначе я не отпущу вас! — улыбнувшись, выдохнула Аглая Николаевна.

В Камергерском у театра Каламатиано взял извозчика и поехал в свое консульство.

По дороге он развернул конверт. Синицын писал: «В ночь с 25 на 26 мая чехословацкий корпус военнопленных, следовавший согласно договору от 26 марта к себе на родину через Владивосток, взбунтовался и захватил Челябинск, в том числе и весь городской арсенал. Событие, которое может резко изменить весь расклад сил не в пользу большевиков.

Численность чехословаков, по нашим данным, от 30 до 60 тысяч отличных солдат и офицеров. Причиной бунта послужил приказ Троцкого, который воспроизвожу дословно. Последствия этого бунта могут привести к падению нынешнего режима, ибо противная сторона получает огромную армию, которой стоит лишь умело распорядиться, чтобы она стала грозной силой в борьбе с большевизмом. Вот приказ Троцкого:

«Приказ Народного комиссара по военным делам о разоружении чехословаков.

Из Москвы 25 мая 23 часа. Самара, ж.-д., всем Совдепам по ж.-д. линии от Пензы до Омска.

Все Советы под страхом ответственности обязаны немедленно разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на линии железной дороги, должен быть расстрелян на месте; каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооруженный, должен быть выгружен из вагонов и заключен в лагерь для военнопленных. Местные военные комиссары обязуются немедленно выполнить этот приказ, всякое промедление будет равносильно бесчестной измене и обрушит на виновных суровую кару. Одновременно посылаются в тыл чехословаков надежные силы, которым поручено проучить неповинующихся. С честными чехословаками, которые сдадут оружие и подчинятся Советской власти, поступать как с братьями и оказать им всяческую поддержку. Всем железнодорожникам сообщить, что ни один вооруженный вагон чехословаков не должен продвинуться на восток. Кто уступит насилию и окажет содействие чехословакам в продвижении их на восток, будет сурово наказан. Настоящий приказ прочесть всем чехословацким эшелонам и сообщить всем железнодорожникам по месту нахождения чехословаков. Каждый военный комиссар должен об исполнении донести. № 377. Народный комиссар по военным делам Л. Троцкий».

Надо отметить, добавлял Синицын, что вопрос о сдаче оружия чехословаками не был решен изначально в подписанном договоре. Поэтому данный приказ можно рассматривать как личную инициативу Троцкого, выраженную к тому же в столь грубой ультимативной форме, что смахивает на заранее подготовленную провокацию. Но это не так. Просто таков наш нарком, который мнит себя Бонапартом. Едва этот приказ был зачитан в чешских эшелонах, как тотчас вспыхнул бунт. Троцкий обманул своих комиссаров на местах еще и в том, что он посылает в тыл к чехословакам некие «надежные силы». Я знаю, что никакого даже малочисленного отряда им в помощь послано не было. В результате взбунтовавшиеся военнопленные поарестовывали местных военных комиссаров, а некоторых особо ретивых тут же и расстреляли. К нам каждые полчаса поступают сведения о захвате чехословаками городов, станций и населенных пунктов, начиная от Пензы и кончая Новониколаевском, то есть по всему маршруту их следования. Мое мнение: появление этого идиотского приказа или страшная провокация, или полное непонимание сложившейся ситуации. В любом случае это свидетельствует о бездарности Троцкого как наркома».

Брауде сидел на четвертом этаже, не спуская глаз с квартиры, в которой, как exty показалось, скрылся Каламатиано. Он начал следить за подъездом грека с девяти утра. В 12.30 объект вышел из дома и направился в сторону Тверской. По дороге он хотел поймать ваньку, но это ему не удалось, и пешком он дошел до Большой Дмитровки, направился в сторону Камергерского. Двигаясь по переулку, грек стал нервничать, и Павел понял, что его что-то беспокоит. Поднимаясь к булочной Филиппова по Тверской, объект стал оглядываться, и Брауде решил, что его опознали. Каламатиано свернул в Столешников переулок, потом нырнул во двор, поднялся на четвертый этаж, войдя в четырнадцатую квартиру.

Поначалу у капитана сложилось мнение, что объект зашел в первую попавшуюся квартиру, чтобы скрыться от преследования. Но, поразмыслив, Брауде пришел к выводу, что в этой квартире явно проживали его знакомые, потому что уже через полчаса оттуда вышел молодой человек с бледным, малокровным лицом, с короткой клинышком бородкой, в очках, в гимназической шинели, бросив недобрый взгляд на Павла, а минут через пятнадцать он вернулся с непонятным свертком под мышкой. «Гимназист» явно принес что-то объекту. И по этой причине Каламатиано не решился сразу же покинуть свое убежище, видимо дожидаясь вечернего времени, чтобы потом можно было легко исчезнуть.

Капитан с утра ничего не ел, и к восьми вечера у него стала кружиться голова, тем более что из квартир доносились запахи еды. Но он дал себе слово дождаться выхода Каламатиано, решив про себя, что завтра же наведет справки о всех проживающих в четырнадцатой квартире дома № 9 по Столсшникову переулку и логическим путем определит, к кому заглядывал на огонек его подопечный. «Скорее всего один из его агентов тот первый, с бородкой и в гимназической шинели, — подумал капитан. — Кто, кроме этого сброда, станет работать на американцев?!»

Брауде прождал Каламатиано до полуночи. Все жильцы уже не по одному разу выходили и возвращались, подозрительно поглядывая на капитана, но он упорно ждал и покинул свой пост в первом часу ночи, когда стало ясно, что грек остался ночевать в четырнадцатой. Врываться в квартиру он не решился, ибо не имел на то полномочий.

«Ничего, ты у меня еще попляшешь! — проскрежетал зубами капитан. — Я тебе не дам жить спокойно!»

17

Ксенофон Дмитриевич опоздал на сорок минут. Рейли, знавший его пунктуальность, с некоторым удивлением посмотрел на него и загадочно улыбнулся.

— Спасибо, мистер Пул, за приятную беседу. Разрешите откланяться. — Сидней склонил голову вниз.

— Извини, но мне еще нужно минут десять — пятнадцать переговорить с Девиттом, время у нас есть, — попросил Сида Каламатиано.

— Я тебя подожду во дворе.

Рейли