А еще он все же победил, поскольку отступнику стало не до него и, тем паче, не до Василя. Он и молчал, отнюдь не готовясь ударить в спину, чего Роман опасался, а поскольку сидел на полу, гладя рассыпанный по плитам пепел и хорошо, если не рыдал. Дряхлый старик в крикливо-алом спортивном костюме: иссохший, с пожелтевшей и посеревшей кожей, бессмысленно-тупым взглядом, точно не являвшимся уловкой. Роман уже отомстил за Алексея, избавил Орден от свившей гнездо в совете ядовитой гадины, осталось выжить, и он не собирался проигрывать, победив.

«Думай!» — Роман дал себе мысленного пинка, вот только он не помог.

Некр наверняка уже давно сообразил бы, как действовать. Может, Роман и сам разобрался, если бы не валял дурака столь долго, не пестовал гордость и обиду, а пришел — в прошлом веке, позапрошлом, половину тысячелетия назад или сразу после возвращения в явный мир — и потребовал хотя бы объяснений. Однако сложно вдруг взять и начать пользоваться мозгами тому, кто только и делал, что дрался.

Еще одна рана расчертила уже другое плечо, но Роман не ощутил боли. Зато с удивлением осознал собственное незавидное положение, помимо воли оказавшись на полу: нога самочинно отказалась держать, подогнувшись в колене и обрушивая его на пол. От неожиданности Роман ударил вовсе не по Василю, а по его вымазанной в крови секире. Застывшие алые кристаллики на лезвии казались драгоценными рубинами, внутри грозного, но при этом невероятно красивого оружия текла вода и в ней красный бисер тоже имелся.

— Какой же я идиот! — не сдержавшись, выкрикнул Роман, когда Василь отшатнулся, ужаленный злой молнией, добравшейся-таки до него через природу его собственной силы. Отведавшая крови вода стала уязвимой для небесного огня, а значит, пора было ставить точку.

Последний удар — выверенный, однозначно разящий и невыносимый. Его так легко совершить бездумно, когда молчит разум и память, а телом владеют инстинкты, и почти невозможно сейчас. Раньше Роман не задумывался, почему некроманты не убивают своих. Кто-то называл подобное благородной глупостью, другие сваливали на навью силу: мол, смысла никакого, раз все равно на два мира живут и Переход по сути для них неважен. Находились даже те, кто на полном серьезе обвинял гильдейцев в трусости перед гневом их потусторонних хозяев: вроде же их жизни им самим не принадлежат, все они навьи стражи. И лишь теперь Роман осознавал, отчего так. Он бил, смотрел, как обрывается ниточка чужой жизни и все ближе подступал к пропасти сам. С людьми проще: они привычны к бесконечному кругу смертей-перерождений, живут мало, опыта накапливают немного. Их вполне удалось бы сравнить с персонажами ими же выдуманных компьютерных игр: не прошел до конца уровень, погиб по дороге… и бездна бы с этим, всегда можно начать заново или играть во что-нибудь другое и иным персонажем с новыми навыками и положением, данным от «рождения». А можно и остаться в потустороннем мире, поднакопить опыта и тогда уж развернуться по полной.

Убивая столь древнее существо, Роман ощущал себя по меньшей мере разрушителем вселенной. И это при том, что интеллектом Василь никогда не блистал. Его уважали как машину для убийства: не раздумывающую, не знающую жалости, видящую перед собой цель и идущую к ней, прошибая любую стену и снося препятствия послабее: все равно чувствующие ли, дышащие ли и мыслящие или нет. Потому отступник и выбрал именно его: того, кто не обременял себя сомнениями и не задавал вопросов. Магистр и член совета стоял всяко выше во внутренней иерархии Ордена, а значит, и его приказы первостепеннее увещеваний Романа, будь тот хоть сотню тысяч раз командиром его отряда и соратником.

Голову Василю он все же снес — отнюдь не из-за злобы, а желая не позволить себе отступить, закончить все очень быстро и наверняка. Заставил электрический жгут уплотниться, засиять размерено и ярко, резанул, поморщившись от ударившей в ноздри вони паленого волоса и рухнул на пол также, как и лишенное сил, магии и жизни тело противника. Рука все же дрогнула, и Роман не перерубил шею, а снес Василю половину черепа вместе с волосами и мозгом — электрическому клинку без разницы: кожа, сухожилия, кости или камень на пути.

Роман закусил губу до крови, свернулся в клубок, подтянув колени к подбородку и обхватив себя руками. Он обливался слезами, нисколько не задумываясь о гордости и стыде за столь вопиюще недостойное ни рыцаря, ни просто мужчины проявление чувств. Он не плакал так никогда в жизни: ни в детстве, ни в сознательном возрасте, лишившись родных, ни осознав себя обреченным на медленное увядание, ни от предательства Некра, ни лишившись наставника. Ему положено было бы испытывать удовлетворение, если не радость от победы, облегчение и гордость от содеянного, а он оплакивал отнятую жизнь, не ощущая ничего, кроме сильнейшего сожаления.

Наверное, блаженные, которых во все времена и во всех культах без исключения превозносили то как милостивых и всепрощающих богов, то святых, на самом деле являлись некромантами. И их цинизм по отношению к людям — ничто иное чем защитная реакция и желание оградить себя от подобной боли. Некр — последняя скотина, раз позвал в ученики перед поединком и не предупредил о последствиях. И он, пожалуй, сделал абсолютно верно, поскольку иначе Роман поиграл бы: остановился, не стал убивать, а у Василя рука не дрогнула бы и сожалений точно не возникло.

Роман лежал, рыдал и все сильнее подступал к Бездне, Грани, Рубежу — все равно как называть… Переходу. Но вместе с овладевшим им отчаянием ощущал и другое: как дергается, вибрирует, натягивается нить, связывающая «якорь» и… — а вышние силы и те вряд ли разберут — еще один «якорь»?.. Некр слишком часто говорил, что жив лишь благодаря Роману, а он то сам как? И не покинул бы он Явь, добровольно шагая в потусторонний мир, уйди туда Некр раньше? Вряд ли сейчас стоило об этом думать.

«А когда, если не сейчас?» — хмыкнуло в голове чужим голосом. А затем нить окрепла, окончательно преобразовавшись в стальной канат или даже цепь и потянула — аккуратно, настойчиво, неумолимо — все дальше и дальше от пропасти. Еще несколько мгновений, и Роман даже начал различать чужой голос, более не повторяемый его собственными мыслями. Некр говорил с ним. Правда, по большому счету грязно ругался на всех известных им обоим языках и диалектах.