– Протестный стрит-арт. Вы же набираете группу? Вот я и принес.

– И это, по-твоему, креатив? – презрительно скривилась Малаша. – Подобраться к человеку сзади и шубу ему испортить из фукалки?

– Погоди-ка, Маланья, погоди… – Азефушка привстал и, прищурившись, вгляделся в картинку. – Шуба-то знакомая больно… Это кому же ты цзунь нарисовал? Да неужели самому…

– Ага, – радостно заулыбался уличный художник. – Самому Кондрат Евсеичу. А чё? Кидать с парохода – так классиков.

– Ну что, берем шпаненка? – спросил членов комиссии Николай Шуддходанович. – Вроде сечет фишку. Боссу бы понравилось.

– Да уж, ясный день, возьмете, – поморщилась Малаша. – Ни о чем, но наглый – ваш клиент.

– А ты не лезь! – оборвал ее Прудоморев. – Стрит-арт – моя поляна. Я курс набираю.

– На, этого еще возьми! – выставила ему средний палец Малаша.

– А ну тихо! – цыкнул на них ректор. – Нашли время лаяться, экзаменаторы. А по стрит-арту, чую, сильная группа наберется. Пошла волна. Ну, кто дальше? Сойкина!

– У меня видео, – объявила синеволосая. – Кэт-перформанс. Про котиков.

– Ну вот, приехали, – совсем скривилась Малаша.

– Много котиков-то? – добродушно поинтересовался Азефушка.

– Всего три. Дюшан, Гулан и Каттелан.

Абитуриентка нажала «Пуск», и мужская часть приемной комиссии издала непроизвольный звук – что-то среднее между «о» и «ё».

На экране, закрыв глаза, лежала совершенно голая Сойкина, которую яростно вылизывали Дюшан, Гулан и Каттелан. При этом стройное тело художницы было покрыто рисунками, изображавшими символы различных твердых валют. Действо происходило под ритмичную порномузыку, временами заглушаемую отчаянным мявом артистов.

Некоторое время комиссия молча созерцала, как исчезают значки долларов и евро, а потом ректор спросил:

– В чем секрет-то? Почему они на тебя набросились?

– Валерьянка, – потупилась Сойкина.

– А что, ничего, – одобрила вдруг Малаша. – Оголтело получилось. Мне аж самой захотелось попробовать.

– Ладно, плюс поставим. Что думаете, комиссия?

– Поставим, поставим, – благодушно покивал Азефушка. – Правильное кино. Так им, продажным тварям! Одни баксы на уме.

– Все, выключай скорее, – велел ректор. – Следующий. Никодимов!

– У меня тоже снято. Вот, смотрите…

На экране возникла огромная куча мусора: матрасы, подушки, ботинки, телогрейки, куртки – все невероятно старое, грязное и свалявшееся. Камера неспешно переходила с одной вещи на другую.

– Мусор неактуален, – тут же заявила Малаша. – Эту тему еще Шебуршин исчерпал.

– Да уймись же ты наконец! – взмолился Азефушка.

– Сам икало закрой!

– Тихо, вы оба! – цыкнул ректор.

Камера отодвинулась, и стало видно, что куча лежит на подиуме в роскошном аукционном зале. В венских креслах восседала крупная буржуазия в костюмах и вечерних платьях. Многие держали в руках таблички с номерами. Аукционист поднял молоточек:

– Константин Никодимов. Инсталляция «Куча». Условия продаж: куча распродается по частям до того момента, когда она перестанет быть кучей. Затем торги прекращаются. Покупатель, выигравший последний лот перед окончанием торгов, получает также и всю оставшуюся часть бывшей кучи.

– А кто решает, что она больше не куча? – спросили из зала.

– Администрация аукциона в процессе продаж.

Торг начался.

– Я прокручу немного вперед, ладно? – попросил Никодимов. – А то долго очень. В общем, фишка такая: они начинают покупать за гроши на всякий случай, сперва дело идет так себе, но чем дальше, тем выше ставки. Очень строгая закономерность получается. А в конце вот до чего доходит, посмотрите.

Он уменьшил скорость прокрутки, и комиссия увидела следующее. Покупатели наперебой тянули свои таблички, молоточек стучал непрерывно, а куча на подиуме таяла на глазах. Похоже, никто уже не думал о свойствах приобретаемого товара, процесс стал самоцельным соревнованием, и последний драный сапог ушел с боем за рекордную сумму.

– Сегодня куча осталась кучей до самого конца, – объявил с последним ударом молоточка аукционист, – но это еще не все. Заходите завтра на наш сайт: в десять утра начнется интернет-аукцион по продаже инсталляции того же автора «Куча два-ноль».

Абитуриент выключил видео.

– Ну и что это за хурма? – презрительно процедила Малаша. – Это креатив, да? А ты – художник?

– Я, вообще-то, на арт-менеджмент поступаю, – тихо ответил Никодимов. – И это не креатив. Это бизнес-план.

– Точно! – хлопнул себя по коленям Азефушка. – Он же по продажам у нас. Уймись, говорю, Малашка!

– Я те уймусь, дятел… Наберут торгашей…

– Два плюса Никодимову, – решил ректор. – Именно такие нам нужны – чтобы могли что хочешь продать, хоть собственную грыжу. На сегодня хватит, все свободны! Оценки вечером узнаете, по интернету. А у нас еще одно дело есть.

И он кивнул в сторону стены, за которой прятался ревизор.

Абитуриенты стали собирать свои вещи и выходить из аудитории. Азефушка извлек из голенища заветную бутылочку и от души к ней приложился. Костя Никодимов уже в дверях обернулся и посмотрел назад – но почему-то не на комиссию, а на полупрозрачную стену.

– Свободен, кому сказано! – рявкнул на него ректор.

Никодимов исчез.

– А резковат он у вас, – вполголоса заметил губернатор.

– Кто? – не понял Бесполо.

– Да этот ваш Николай Гуггенхаймович.

– Шуддходанович.

– Вот именно. Язык сломаешь. Кстати, откуда у него такое отчество? Он что, узбек?

– Нет… Это из древней истории что-то. Корни снова ищет. Он их всю жизнь ищет. Андрей Борисыч, давайте на время перерыва переместимся в аудиторию.

– Ну давай, – привстал губернатор.

– Да вы сидите, сидите! У нас тут полная автоматизация. Мебель специального назначения. Выполнена по эскизам самого Георгия Алексеевича. Все продумано.

Проректор нажал кнопку, и полупрозрачная стена бесшумно сдвинулась влево. Аудитория и кабинет слились в единое пространство, а стол экзаменационной комиссии оказался продолжением стола с закусками и напитками.

Экзаменаторы пересели поближе к ревизору. Детка внимательно рассматривал бывшего последнего неандертальца. Рост метра полтора. Плотный и приземистый, с большой головой и несколько обезьяньим лицом. Рыжий. Скалится, показывая крупные зубы. Из кармана пиджака торчит обгрызенная кость. Но при этом впечатления идиота не производит: живой взгляд, уверенные движения. Да и преподаватели при всей экзотичности почему-то внушают сильную симпатию, и это даже подозрительно. Андрей Борисович искоса оглядел сначала Азефушку, потом Маланью и начал доверительную беседу, с ходу включив регистр «отец родной»: