Я часто гадала, почему я вышла замуж за Стивена. То есть я, безусловно, очень его люблю. Но все-таки, почему именно за него? Стивен самый молчаливый человек из тех, кого я знала. Он говорит только в тех случаях, когда к нему обращаются с вопросом, и то только для того, чтобы сообщить человеку интересующую его информацию. Но со мной он все время разговаривает, нам никогда не надоедает общаться. У нас нет друг от друга тайн; я все знаю о своем муже, и он – обо мне. Но его почти никто не знает, во всяком случае так, как я. Они не подозревают, какой он ласковый и внимательный, как он тепло обнимает меня, когда я чем-то расстроена. Они не знают, что он предпочитает повсюду ходить только со мной. Он не дарит мне цветы, но я довольна, так как мне этого не надо. «Не дари мне подарки, – говорю я ему. – Лучше будь просто со мной рядом. Я не люблю джаз. Мне не нужен роскошный большой дом, не нужны дорогие кольца. Мне нужен только человек, с которым я могла бы прожить всю жизнь».

Говорят, что девушки всегда стремятся найти себе в мужья человека, похожего на отца. Полно, так ли это? Мой отец был алкоголиком, неоднократно изменял маме. Когда я была ребенком, они с Вики и другими подругами раз в несколько месяцев собирались у кого-нибудь, дамы в исключительно женском обществе. Мы с Келли шутили, что это были вечеринки, где она набиралась ненависти к мужчинам, так как, вернувшись домой, она неизменно ссорилась с отцом. «Сегодня я была у людей, которые меня любят! – кричала она. – Я была с людьми, которым я не безразлична!» Я посмеивалась и дралась с сестрой – потому что боялась этих шумных ссор. И я не хотела бы жить в обстановке такой непримиримой ненависти.

Стивен вообще не пьет, никогда не ходит на встречи со своими друзьями, не говоря уже о женщинах. Его родители, насколько мне известно, в жизни не притрагивались к спиртному. Они не ссорились, не оскорбляли друг друга. Когда Стивен рос, они не смотрели телевизор. И хотя мы со Стивеном смотрим телевизор (а кто не смотрит?), мы никогда не ссоримся. Конечно, у нас возникают разногласия, но за пятнадцать лет мы ни разу не повысили голос друг на друга.

«О боже, Кристи, – сказала я себе, – ты же вышла замуж за своего кота!»

И это правда. Я не понимала этого, пока не стала размышлять над этой книгой, но это действительно так. Всю свою жизнь я искала человека, похожего на Маршмэллоу. Другие мужчины не оправдывали моих надежд. Они доставляли мне боль, оставляли меня. Поэтому я замкнулась на Маршмэллоу. Бессознательно, разумеется, но этот всклокоченный кот олицетворял мой идеал мужа. Человека, который готов был меня выслушать, поговорить со мной. Человека смелого и мужественного, а не мягкого и слабовольного. Не навязчивого, а эмоционально независимого, выросшего в дружной семье. Мне нужен был человек, живущий в мире с собой, спокойный и мирный, без комплексов, даже если он ничем не выделяется из окружения. Человек, который поможет мне стать сильнее, а не раздавит меня. Человек, который был бы настолько уверен в себе, чтобы я чувствовала себя самостоятельной, но вместе с тем с такой любовью относился бы ко мне, чтобы всегда оказать помощь и поддержку. И конечно, такой человек, которого я могла бы любить так же сильно и на тех же условиях.

Разве не странно, что такие люди действительно существуют? И разве не удивительно, что мне повезло найти совершенно такого же человека, как мой кот?

А главное, не поразительно ли, что Стивен оказался единственным человеком в моем окружении, который не нравился моему Маршмэллоу? Прежде всего, он никогда не любил кошек, а они безошибочно это угадывают. Стивен, как почти все мужчины, любит собак, особенно свою Молли, самку золотистого лабрадора. Ей было два года, когда мы поженились и переехали в Су-Сити в Айове. Но дело не в этом. Ведь ни один из моих ухажеров не любил моего кота. Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять, настолько я была ослеплена любовью к этому грязному прихрамывающему коту. Возможно, они ревновали меня к нему. Может, находили странным, что я все время говорю о нем. Может, они просто находили его некрасивым, непривлекательным, или им не нравилось, что я появляюсь на улице с прилипшей к одежде шерстью. Мне казалось, что так уж устроен мир. Всю свою юность я твердила, что хочу познакомиться с человеком, который полюбит Маршмэллоу, а в результате встречалась с теми, кто вообще не любил кошек, особенно Маршмэллоу.

Но Стивен не испытывал к Маршмэллоу ненависти или отвращения, ничего такого. Это не значит, что он любил моего кота, но относился он к нему подобно моей сестре. И хотя у него не было привязанности к Маршмэллоу, его радовали наши крепкие и тесные отношения. Когда я сказала, что Маршмэллоу переедет с нами в Су-Сити, он не запрыгал от радости, но и не стал возражать. Он понимал, как много для меня значит этот кот.

И к тому же Стивен, как и мои родители еще в 1984 году, думал, что он долго не проживет. Ему было одиннадцать лет, не так уж много для кота, но по жалкому виду его шерсти ему можно было дать все пятьдесят. Его артрит прогрессировал, походка стала шаткой, неуверенной. Он утратил почти всю свою энергию, потерял аппетит и совершенно не следил за собой. Больше того, киста на мордочке превратилась в гнойник. Ветеринар сказал, что для операции он слишком слаб, что гнойник не угрожает его жизни, а операция по его удалению почти наверняка закончится его смертью. Даже я понимала, что ему недолго осталось жить, но полна была решимости создать ему самые комфортные и приятные условия существования до конца его дней.

Надо честно признать, Стивен старался с ним подружиться. Он часто присаживался на корточки и говорил: «Иди ко мне, Маршмэллоу, иди, приятель. Давай я тебя поглажу». Маршмэллоу бросал на него презрительный взгляд – «Тоже мне приятель нашелся!» – и удалялся.

Но бесплодные попытки Стивена подружиться с ним нельзя и сравнивать с тем, что случилось, когда мы в первый и в последний раз попытались привести в порядок его шерсть. Глупая, я решила, что теперь, когда Маршмэллоу стал таким слабым, мне удастся выстричь несколько жутких колтунов. Я упросила Стивена подержать его, пока я буду орудовать ножницами. Н-да, может, Маршмэллоу и сдал, но его когти остались по-прежнему острыми. Он вцепился Стивену в руку передними лапами, задрал задние и принялся раздирать ему когтями кожу на предплечьях. Он не пытался вырваться и удрать – я специально это подчеркиваю. Маршмэллоу ждал, когда подвернется случай отплатить Стивену – за то, что его перевезли в Су-Сити, за то, что он отнял меня у него, и за те многочисленные грехи, о которых знал только он сам, – и он не собирался его упускать. Он разодрал руки Стивена в клочья, как много лет назад раздирал гипс на моей сломанной ноге.

Наконец Стивену удалось оторвать от себя Маршмэллоу, и, весь окровавленный, с плотно стиснутыми губами, он спустился в подвал. Через несколько минут он вернулся в плотной ветровке, хоккейной маске и охотничьих перчатках. «Я готов», – заявил он, ударяя одной перчаткой по другой, как голкипер в хоккейных воротах. Стивен не собирался допустить, чтобы Маршмэллоу взял над ним верх.

Нечего и говорить, что Маршмэллоу выдержал и этот раунд. Он так ожесточенно и упорно сопротивлялся, что мы не выдержали и отпустили его вместе с его колтунами. Так что хотя Маршмэллоу сильно страдал от артрита и утратил былую живость, но в душе оставался таким же смелым и отважным, как и прежде. И он был господином положения. Это чувствовали и понимали все вокруг. Когда Маршмэллоу входил в комнату, крупная и сильная Молли (в остальное время настоящая собака для мужчин) чуть ли не кланялась ему – не от страха, а скорее из уважения к этому старому мудрому коту. Ведь он около двенадцати лет прожил на улице, в лесу, а это не проходит даром. Он был борцом, воином, плохим парнем и крутым котом. И хотя и состарился, оставался боссом. Маршмэллоу целыми днями сидел или лежал под большим фикусом у входной двери, но его внешнее безразличие не вводило нас в заблуждение. Мы знали, что он внимательно следит за всем, что происходит в нашем доме, и имеет на все свое мнение.