Как бы там ни было, мне очень легко удалось уговорить папу оставить Баузер себе. Поскольку мама запретила мне держать Баузер в доме, он повесил для нее в гараже обогревательную лампу, потому что зимой в Миннесоте ужасно холодно (эта лампа была единственным средством не дать замерзнуть воде, которую я наливала ей в мисочку). Потом папа передвинул под лампу старый буфет, где он держал свои инструменты, и поставил на него картонную коробку с постеленным внутри одеялом. А через две недели, к нашему огромному удивлению, у Баузер появились котята. Она родила их во дворе, прямо под окном моей спальни. Вообще-то нежелательно трогать новорожденных котят, но папа решил сразу перенести их в коробку. Ведь у нас был настоящий пентхаус для кошек. Зачем же им валяться в грязи?

Нужно сказать, что из всех котят Баузер Маршмэллоу был далеко не самым симпатичным, а точнее, попросту некрасивым. Он родился последним, так что был слабеньким и очень робким. Его пушистая шерстка торчала дыбом, как волосы у девушек с неумелым перманентом, что разгуливали вокруг нашей школы, и была почти чисто белая. Я говорю – почти, потому что, к сожалению, у него был желтоватый подшерсток, из-за чего шерсть казалась грязноватой. Представьте себе овечку, попавшую в облако статичного электричества. Или лучше вообразите одуванчик с беловатосерой пушистой головкой из торчащих во все стороны семянок. Вот таким был Маршмэллоу.

Папа приставил к верху буфета, где в коробке жила Браузи с детками, доску до самого пола. Браузи стояла на полу и уговаривала котят спуститься вниз, вроде того, как птица учит летать своих птенцов. И они довольно лихо скатывались по доске один за другим. Последним неизменно оказывался Маршмэллоу. Он стоял наверху доски, дрожа от страха, и таращил круглые испуганные глазки на маму, которая подбадривала его мяуканьем. Его братишкам и сестренкам надоедало ждать, и они затевали шумную и веселую возню. А Маршмэллоу продолжал стоять и дрожать всем телом.

– Ну, давай, Мавшмэввоу, – уговаривала я его. – Беги вниз, это же так пвосто, у тебя повучится.

Наконец он делал крошечный шажок, потом оседал на бок, будто у него подогнулись лапки, и так, боком, медленно съезжал на землю.

– Моводец, Мавшмэввоу! А завтва ты уже сбежишь вниз, вот увидишь!

Вскоре котята подросли и перестали кормиться материнским молоком, один Маршмэллоу продолжал лезть к ней под животик и сладко чмокать. И ему по-прежнему не хватало храбрости сойти или сбежать по доске вниз – он все так же медленно сползал по ней боком. Родители позволили мне оставить его, вероятно считая, что он долго не протянет.

– Не давай ему молока, – предупредил меня папа, заметив, как я украдкой беру из холодильника пакет. – Он привыкнет к нему, а молоко стоит денег.

Тогда я, как заботливая мать, развела муку водой, и получилась смесь, очень похожая на молоко. Довольная собой, я поставила перед ним блюдечко, но он только разок лизнул и поднял на меня недоумевающий взгляд.

– В чем дево, Мавшмэввоу? Тебе не нвавится? Но ты довжен пить, чтобы стать сильным. Ты мне очень нужен.

Он так и не стал пить это пойло, но сил у него прибавлялось. Весной, когда начал таять снег, он уже ходил следом за матерью по двору. А я – за ними. Вскоре мы уже добирались до окружающей поле для гольфа узкой полосы деревьев, казавшейся мне тогда настоящим лесом. Там мы гуляли, и я поднимала камни и груды мокрых, слежавшихся за зиму опавших листьев, чтобы посмотреть, кто под ними прячется.

– Мавшмэввоу, посмотви на этого чеввяка, видишь, какой двинный, – приглашала я полюбоваться, как червяк, извиваясь, медленно полз по моей руке. – А вот, смотви, какой чудной камень. А это – бабочка, понимаешь?

В тот год я уже стала такой большой, что мне разрешили одной ходить в школу. Маршмэллоу провожал меня до ближайшего перекрестка, а затем садился и смотрел мне вслед. Когда я возвращалась домой, он всегда ждал меня на том же месте.

– Мавшмэввоу! – радостно кричала я и бежала ему навстречу.

Меня нисколько не смущало, что меня видели с ним, ведь я им так гордилась. Когда бабушка, которая подолгу гостила у нас, сказала, что она видела, как ровно в 2.30 он бредет к этому перекрестку, я чуть не лопнула от гордости и рассказала об этом всем своим друзьям. Они сочли, что для такого маленького котенка это просто потрясающе.

Осенью я сгребала облетевшие листья в огромную груду и засовывала в нее Маршмэллоу. Он осторожно выглядывал в какую-нибудь щелку, виляя задиком, а потом внезапно выскакивал, растопырив лапы, думая, что очень меня напугал, разыгрывая из себя охотника. Вообще он был отчаянно смелым охотником. Когда я ехала на велосипеде по тротуару, стоило мне поравняться с сосной, как он выскакивал из тени и кидался на колеса. Конечно, мне следовало остановиться, ведь он мог попасть под колеса и получить серьезную травму, но я только кричала: «Бевегись, Мавшмэввоу! Остовожно!» – и еще быстрее крутила педали. Потом я бросала велосипед на землю, зарывала ноги в листья и шевелила пальцами, а Маршмэллоу, насторожив ушки, внимательно смотрел и внезапно ударял по шуршащим листьям лапой с выпущенными коготками. Устав от беготни, мы ложились рядом на землю, и я долго смотрела на высокое, чистое и спокойное небо с медленно плывущими облаками, как вдруг он кидался на мое лицо.

– Кристи, что у тебя за царапины около глаз? – спрашивали меня учителя.

– Меня оцавапав мой кот Мавшмэввоу. Он думает, что мои весницы – это такие паучки.

– Будь осторожна, Кристи. Он может повредить тебе глаз.

Чтобы Маршмэллоу такое сделал? Да никогда!

На следующий год, когда Маршмэллоу исполнилось уже два года, его мать Браузи попала под машину. Так же, как Пуффи, когда я была у дедушки. Я горько плакала. Ведь Браузи была моей кошкой и матерью Маршмэллоу. Дедушка прислал мне ее, чтобы скрасить мое одиночество. Я так ее любила! Я потребовала, чтобы ее похоронили под моим окном, где она родила моего Маршмэллоу и других котят, которые давно разбежались кто куда.

После смерти матери Маршмэллоу вдруг стал со мной разговаривать. Не могу сказать, от печали или от одиночества, но это случилось именно в ту пору.

Вам может показаться странным, что я всегда разговаривала с моим котиком. Я рассказывала ему о том, как прошел день в школе, о моих игрушках, о ссорах родителей – словом, обо всем, что интересует и волнует детей. Обычно он просто очень внимательно слушал меня, наклоняя головку с поставленными торчком ушами. Но после смерти матери он стал вспрыгивать на подоконник в моей комнате и разговаривать со мной.

Сначала он два раза коротко мяукал, чтобы привлечь мое внимание.

– Пвивет, Мавшмэввоу, как дева? – здоровалась я, отложив в сторону домашнюю работу.

– Мя-яу.

– Понятно, у меня тоже ховошо.

– Мяу-мяу?

– Я в школе быва. А ты что девав?

– Мяу. Мяу, мяу.

– Ага! А я уже сдевава математику.

– Мяу-у.