Клэнси вернул мне мою напряженную улыбку.

– Значит, это была одна из наших более личных бесед.

Личных бесед? Значит, так он называл для себя эти «уроки», когда я снимала защиту и позволяла ему войти в мое сознание – все это под предлогом того, что он пытался «научить» меня контролировать свои способности?

«…я не позволю твоему народу овладеть миром. Теперь весь мир твой враг, а ты теперь – Принц-у-Которого-Тысяча-Врагов. Стоит любому из них тебя поймать – и ты погиб. Но сначала еще пусть побегают. Теперь ты умеешь рыть норы, у тебя чуткий слух и быстрые ноги, так что теперь ты Принц-Быстрые-Ножки! Будь ловким, сметливым, и не исчезнет твой род вовеки»[12].

Клэнси захлопнул книгу и откинулся на стену.

– Никогда не думал, что история о кроликах будет меня восхищать, но кажется, даже у них есть свое очарование.

– Ты вообще понял, что только что прочитал? – спросила я, снова ужасно разозлившись.

Эти слова произносил Господь Фрит, кроличий бог. Он обращался к Эль-Арайраху, принцу своего народа, который позволил своей многочисленной популяции выйти из-под контроля, возгордившись своей огромной силой. В наказание за высокомерие Господь Фрит сделал других лесных животных хищниками и врагами кроликов. Но одновременно он одарил кроликов умениями и качествами, которые были им нужны, чтобы бороться за выживание.

Уверена, что в любой истории Клэнси всегда был главным героем.

– Понял, хотя я думаю, в качестве иллюстрации лучше подойдет вот этот фрагмент: «Кролик, который не помнит, кто подарил ему спокойную жизнь, – просто убогий слизняк, хотя сам он, возможно, думает по-другому».

Я покачала головой.

– Перестань. Просто перестань. Это низко даже для тебя.

– О, поверь, это даже не близко к тому, как низко я готов пасть, чтобы донести до тебя то, что пытаюсь сказать.

– Дело не в том, что я не понимаю, дело в том, что я не соглашаюсь.

– Я знаю! – воскликнул он. – Боже, я это знаю. Я столько раз мечтал о том, чтобы ты выдержала – чтобы ты не позволила тебя сломать, как это произошло в Термонде. Ты так не любишь саму себя, и ты даже не в состоянии отличить правду от той искаженной версии, которую тебе скормили.

Меня уже тошнило от этих речей, и, если бы я не пришла сюда с конкретной целью, я уже давно бы ушла. Но такова была плата за вход. Мне приходилось слушать эту чушь, эти пустые оправдания того, почему другие были для него не более, чем грязь на его ботинках.

– За все время, что я тебя знаю, ты ни разу не называла наши способности даром. И когда слово «одаренная» даже шепотом произнесут в твой адрес, ты начинаешь рычать и огрызаться. Этого упрямства я просто не понимаю – сколько бы ни пытался. Насколько для тебя утомительно, должно быть, использовать твои… как ты их называешь? Способности. Ты наказываешь себя, если тебе не удается их контролировать, и делаешь то же самое, если удается. Но что самое замечательное: тебе как-то удается мысленно отделять твой дар от самой себя, как будто это отдельная сущность, которую ты можешь силой заставить подчиняться.

Клэнси встал и подошел ко мне, скрестив руки на груди как отражение моей позы. Над головой щелкнул кондиционер, с шипением выпустив поток холодного воздуха. Холод коснулся своими ледяными пальцами моих голых рук, шеи, щек. Будто лаская. На мгновение мне показалось, что я нахожусь где-то в другом месте, а ноздри заполнил отчетливый запах хвои и пряностей.

– Прекрати! – Я не знала, как он это делает, но я не была уже той Руби, какую он встретил в Ист-Ривере. Я могла распознать его трюки; именно так он каждый раз и пробирался в мою голову, выбивая меня из колеи.

Клэнси приподнял брови.

– Я ничего не делаю.

Я брезгливо хмыкнула и сделала вид, что поворачиваюсь к двери – проверяя, насколько сильно он хочет, чтобы я осталась. Насколько сложно будет воплотить в жизнь мой маленький план.

– А ты не задумывалась, почему Синим так легко контролировать свои способности? – окликнул он меня. – Потому, что каждый раз, когда они что-то перемещают, это выглядит как естественное проявление их воли: происходит то, чего они хотят. У Зеленых дар никогда не отключается – он словно сеть, накинутая на их сознание. Когда они думают, они видят ее, вот и все.

Но для таких как Зу, для меня и даже Коула нужно знать, что мы можем «отключить» дар и полностью, иначе бы мы разрушили все и всех вокруг. Мы использовали наше сознание как оружие, которое крепко сжимаем в руке и пытаемся вложить обратно в кобуру, не причинив вреда самим себе.

– Должно быть, для тебя невыносимо находиться в компании этих троих Синих, которые постоянно твердят тебе, что все будет в порядке и ты сможешь контролировать свои способности. А потом видеть, как все у них получается просто по щелчку. Ты провела в Термонде шесть лет, напуганная так, что боялась даже вздохнуть – только чтобы не привлечь внимания. Ты знаешь, что с тобой сделают, если когда-нибудь поймают и вернут в тот лагерь. Тебя будут держать там, пока не проведут все тесты, и не подтвердится то, что им известно и так. Ты видела, как быстро и тихо разделались с Красными, Оранжевыми и Желтыми. Красных отправили в «Проект Джамбори». Желтых – в один из новых лагерей, специально спроектированный, чтобы сдерживать их способности. Но что случилось с Оранжевыми? Куда делись эти дети?

У меня перехватило горло. Весь мой настрой быстро улетучивался, и я уже чувствовала на шее ледяные пальцы знакомого ужаса.

– Хочешь, чтобы я рассказал? – тихо спросил Клэнси, прислонившись плечом к стеклу.

– Да, – вырвалось у меня.

– Кое-кто попал в исследовательскую программу «Леды», куда отправили меня и Нико после того, как первую, в Термонде, закрыли, – сказал Клэнси. – Остальные, если ты готова поверить словам одного из СППшников, расквартированных в то время в том месте, находятся в двух милях к северу от лагеря, в земле, в нескольких сотнях метров от железной дороги.

– Почему?!

Зачем было их убивать, зачем было отнимать у них жизнь, почему их считают животными, которых нужно было забить, почему именно их…

– Потому что их невозможно было контролировать. Точка. И это оказалось самым эффективным и простым решением проблемы. А еще потому, что они знали: если пси-детей когда-нибудь и выпустят из лагерей, смерть этих можно будет также списать на ОЮИН: дескать они пострадали от второй, несуществующей, волны заболевания. Наш дар проявляется лишь у немногих, так что это почти – а может быть, вообще – не привлечет внимания.

Рождаемость тогда была достаточно низкой – немногие рисковали задуматься о детях, которые могут заболеть ОЮИН, а просчитать, проявится она или нет, было невозможно.

Клэнси посмотрел на меня своими темными глазами.