Я вывернулась, проскочив под его рукой, и попыталась использовать инерцию, чтобы опрокинуть его на спину. Напрасная попытка. Мне только удалось врезать ему по ноге. Но Коул не отступил как раньше. Я почувствовала, что в комнате внезапно стало очень жарко, а потом…

Он отшатнулся, и я с возмущенным воплем грохнулась на пол. Нет. Слово пронзило мой мозг, когда парень повернулся ко мне спиной и начал стаскивать перчатки. Возможно, спарринг и начался как способ выпустить часть того жара, который сжигал меня изнутри, теперь это ощущалось иначе. Мне нужно было больше. Мне нужно было прогнать черные мысли о Кейт и о Джуде и о том, что ждало нас в конце. А выйти эти мысли могли только с по́том или кровью.

Я наклонила голову и бросилась на парня. В зеркале отразилось его потемневшее лицо, а в следующий момент Коул врезался в него сам. И мы оба растянулись на краю мата. Коул молча схватил меня за шею и оттащил к середине покрытия, выпустив на волю всю свою ярость.

Я безуспешно пыталась перекатиться в сторону или отпихнуть его. Но Коул навалился на меня всем своим весом. Мои руки были прижаты к мату за головой, и он сдавил мою шею с такой силой, что я начала задыхаться.

Потом Коул немного ослабил хватку, и дышать стало полегче. Я продолжала вырываться, старалась ударить его коленом в поясницу.

Я закашлялась, пытаясь вдохнуть, но он не отпускал меня – сознание отделялось от тела, уплывая в ту черноту, которая застилала мои глаз.

– Коул, – прохрипела я, видя перед собой его лицо, искаженное от бешенства. – Прекрати…

Он не слышал меня. И я понимала, что не смогу достучаться до него там, где он находился сейчас. И единственный способ выбраться – был проникнуть внутрь.

Я ворвалась в его сознание, словно сжатый кулак. Мне нужно было ударить и тут же вернуться назад. Как электрический разряд, который запускает сердце. Но его мысли цепляли меня, ловили, утаскивали дальше, затягивали в глубину, разворачивая новые и новые картины. Передо мной заструился свет, из него выступили тени, которые превратились в небольшую кухню, отделанную темным деревом. Раковина у окна. Из-за занавесок проникают теплые неяркие солнечные лучи. Я почувствовала запах горелого – горелой еды. Серый дымок в воздухе тянулся из-за закрытой дверцы духовки. Одна за другой на плите появились кастрюли и сковородки. Послышалось тихое шипение соуса: коричневая масса, закипая, переливалась через край металлической сковороды.

Передо мной появилась женщина, одетая в простое синее платье. Я же находилась внизу на полу и с этого ракурса видела только длинные светлые волосы и руки, отталкивающие меня назад, назад, назад. Я чувствую злость и скорее вижу, чем ощущаю, как мои руки поднимаются, тянутся куда-то, тянутся к…

Последним материализовался мужчина – он стоял лицом к женщине. Его черты расплывались, но было в них что-то знакомое: форма носа, подбородок. Я знала это лицо, я видела две более молодые его версии. Мужчина покраснел и принялся орать, орать, пот и ярость сочились из него, затуманивая воздух в комнате, из-за чего все становилось медленным и тяжелым. Я опустила взгляд ниже, увидела темную, помятую рубашку-поло, извивающегося малыша, которого мужчина держал рукой за шиворот. Мальчик весь покраснел от плача. Он извивался, тянул ко мне ручки. Его волосы были светлее, чем у матери, и слегка завивались. Первый звук, который проявился из невнятного бормотания, заполнившего эту сцену, был пронзительный вопль ужаса, раздавшийся, когда мужчина схватил разогретый утюг с гладильной доски и поднес к лицу ребенка, будто собираясь прижечь раскаленным кончиком его щеку.

Женщина упала на колени.

– Отдай его мне, пожалуйста! Я все исправлю, я все исправлю, все будет в порядке, ты же знаешь, я люблю тебя… Обещаю, я больше не буду никого приглашать… Просто… пожалуйста, отдай его мне, отдай его мне, – умоляла она.

Мужчина опустил утюг и снова поставил его на доску, подпалив рубашку, которая там лежала. Его выражение лица изменилось, в нем отразилось тошнотворное выражение триумфа, когда он поудобнее перехватил всхлипывающего малыша, собираясь ударить его мать. Он наслаждался видом покорно склоненной головы, не замечая, что женщина вытащила с нижней полки сковороду и, вскочив, с размаху обрушила ее на его голову.

Ребенок шлепнулся на пол, и я бросилась к нему. Кухню заполнили звуки проклятий, криков боли, ударов металла о плоть и кости вперемешку с истерическим плачем. Я перевернула ребенка и подняла его. Нижняя губа малыша оказалась поцарапана: недавно прорезавшийся зуб окарябал нежную кожу. Из царапины сочилась кровь, но мальчик больше не плакал, уставившись на меня широко раскрытыми глазами, которые снова наполнялись слезами. Когда я попытался вытереть ему кровь, он сунул большой палец в рот. И заплакал, только когда увидел, что эта женщина, его мать, тоже плачет, наклоняясь, чтобы поднять его и прижать к сердцу.

Она вцепилась в мою руку, оттаскивая от мужчины, безвольно распростертого на полу – его кровь расползалась по узору черно-белых плиток. Он дернулся и захрипел, и женщина с нами почти бегом устремилась к двери, хватая по дороге с тумбочки свою сумку. Но на тумбочке остались ключи, за которыми она метнулась обратно.

Дверь вела в гараж, и свет, который залил тесное темное пространство, окончательно развеял воспоминание.

Я вернулась в реальность как раз в тот момент, когда давление на мою грудь исчезло. Я дышала, кашляла, давилась воздухом. Я повернулась на бок и сжалась, сворачиваясь в клубок. Прошло несколько мучительных минут, и хватка страха ослабла.

Но это не я издавала эти тихие вздохи и всхлипы. И я приподнялась на локте в поисках их источника.

Коул сидел на краю мата, спиной ко мне, согнувшись и опираясь на колени. Он тяжело дышал. Зеркальная панель перед ним была покрыта паутиной трещин и залита кровью. Сумев подняться, я пошатываясь, осторожно двинулась в его сторону: шаг, потом второй. Парень прижимал правую руку к груди, не замечая, что рубашка уже пропиталась красным. Я взяла небольшое полотенце и потянула к себе его раненую руку, чтобы вытереть кровь. Кожа была горячей, даже обжигающей, и мое прикосновение заставило его вздрогнуть.

– Дерьмо собачье, – выдохнул он. – Прости. Нам больше не стоит этим заниматься. Вот дерьмо.

– Ладно, – согласилась я, но никуда не ушла.

Я вышла из душа и даже толком не успела вытереться, когда услышала в коридоре голос Толстяка. Быстро натянув одежду и бросив последний взгляд в зеркало – убедиться, что капюшон толстовки скрывает самые заметные из новых синяков на моей шее, я выскочила из душевой и окликнула его.

Толстяк резко повернулся, и его лицо посветлело.

– Вот ты где. Ты опоздала – все уже ушли. Поездка к Золотому пляжу займет не меньше восьми часов в одну только сторону, а эти идиоты хотят управиться за день.

– Они нашли грузовик, чтобы перевозить припасы? – спросила я.

– Ага, ты и сама бы его нашла, если бы соизволила явиться к завтраку. Прости, вырвалось само собой. Я не сказал тебе вчера вечером, как я сожалею о том, что случилось с агентом Коннер. Я хотел бы сказать тебе, что все будет хорошо, но боюсь, что ты меня ударишь.