В четверг Мануэль, взволнованный, ворвался в дверь после тренировки по баскетболу и хотел знать только одно: получила ли Романа спонсорское пожертвование. После нашей поездки в Донауштадт он вообще поразительно часто упоминал имя Романы, но я поначалу избегал заговаривать с ним об этом.

– Нет, к сожалению, пока нет, иначе бы меня уведомили, – ответил я.

После этого он горячо упрашивал меня позвонить Новотным и спросить, против чего я так же горячо возражал, пока мы, обоюдно изнурив друг друга, не достигли компромисса: я позвоню соседке, Кристине Кронбергер. Та сообщила мне разом две нерадостные новости. Во-первых, денежное пожертвование не поступило, но это было еще полбеды. Ибо, во-вторых, с Людвигом Новотны – видимо, из-за ажиотажа в прессе – случился инсульт, и он теперь лежит в больнице.

Романа с тех пор ни с кем не разговаривает, а Эрика Новотны находится на грани нервного срыва, да к тому же без денег.

Я заранее знал, какова будет реакция Мануэля, и она подтвердилась слово в слово.

– Мы должны что-то предпринять.

У меня на языке уже вертелся подходящий ответ – мое непременное «Не-так-уж-много-мы-можем-сделать», но я успел вовремя проглотить эти слова и сказал:

– Я подумаю, не придет ли мне что-нибудь в голову.

Таким образом я обеспечил себе хотя бы временной буфер. А Мануэль мог предаться воздействию того факта, что журналистика иногда достигает прямо противоположного результата, чем тот, к чему она стремилась.

* * *

Вечер я списал со счета и его остаток намеревался отдать бару Золтана. Я уже взял в руки зимнюю куртку, но тут заглянул в свой мобильник и наткнулся на новое сообщение от Ребекки. Это было несколько неожиданно, ведь я вел себя сдержанно и не отправил ей ни одну из эсэмэсок, черновики которых сохранил в папке.

«Дорогой Герольд, еще раз благодарю тебя за чудесный вечер. Не хочу, чтобы он был последним. Мне нравится, какой ты – прямой и открытый. Надеюсь, я наговорила не так много глупостей, вино слегка ударило в голову. Если у тебя будет желание еще как-нибудь выйти со мной, дай мне знать! Сердечно, твоя Ребекка».

Я знал, что даже не слишком близкие знакомые пишут друг другу в конце словечко «твоя-твой», но в данном случае разрешил себе воспринять «твоя Ребекка» совершенно лично и именно об этом хотел сейчас еще некоторое время поразмышлять. И в виде исключения я предоставил бар Золтана самому Золтану, открыл банку пива и остался дома, где мог без помех разбирать изображение «моей Ребекки» на все ее чарующие составные части и снова складывать их вместе.

Днем в пятницу мне позвонила Ангелина из «Нового времени», чтобы сообщить, что к Новотным конверт с пожертвованием так, к сожалению, и не поступил. И мне стало ясно, что серия анонимных благодеяний закончилась – по каким бы то ни было причинам.

В этой связи Ангелина, естественно, хотела знать, как ей отвечать на многочисленные звонки и письма. Она попросила меня сформулировать ответы «на пять-десять, максимум пятнадцать» вопросов читателей, которые потом можно будет выдавать письменно или устно.

– Без особой охоты, но так и быть, – согласился я.

Мне все равно нечего было делать, и я сел за компьютер.

Один из последних вопросов касался непосредственно Новотных и гласил:

«Многоуважаемый господин Плассек, мы с большим недоумением прочитали о судьбе семьи с дочерью-аутисткой. Нельзя ли организовать в Вашей газете небольшую акцию по сбору пожертвований для этой семьи, чтобы она не была поставлена в зависимость от благосклонности одного-единственного благородного – или совсем не благородного – «большого спонсора»?»

Тут я вдруг вспомнил про пять золотых дукатов от моих соседей, Энгельбрехтов. И даже оживил в памяти, куда я их прибрал. И я сразу же отправился с ними в банк. На моем счете скопилось – более или менее без моего участия, если не считать полдюжины социальных репортажей – удивительные 7685 евро гонораров, 35 евро я оставил в банке, чтобы там и впредь значилась черная цифра, а не красная, как раньше, а остальное я снял. За золотые монеты мне дали 615 евро. Таким образом, в моем распоряжении было 8265 евро наличных денег, то есть до магических десяти тысяч недоставало еще 1735 евро. Времени до прихода Мануэля было ровно час, и мне не пришлось раздумывать, кому лучше всего позвонить.

– Алло, Гудрун, как дела?

– Спасибо, плохо. Флорентина заперлась в своей комнате, а Бертольд в настоящий момент недоступен для связи. Короче: мне не с кем поговорить.

– Есть с кем: со мной. Поскольку у меня к тебе важное дело. Ты могла бы одолжить мне 1800 евро?

Она присвистнула в телефонную трубку.

– Ну ты шутник. Где я возьму столько денег?

– О’кей, тогда всего лишь 1735. Прошу тебя. Мне срочно нужны деньги. Я верну через пару недель. Самое позднее в январе, тогда я буду работать в штате «Нового времени».

– Ты будешь работать в штате «Нового времени»?

– Да, это уже точно.

– Здорово, – сказала она.

– Я тоже так считаю. Я могу к тебе сейчас заскочить за деньгами?

– Сейчас?

– Да. Я же сказал, это срочно.

– Сколько, ты сказал? 1800?

– Да, 1800. Или две тысячи, если у тебя нет мелочи. Это неважно.

* * *

Должно быть, Мануэль пришел домой на пару минут раньше меня.

– Ну, что с пожертвованием? – спросил он.

– К сожалению, ничего, – ответил я.

Он казался пришибленным и смотрел на меня как на человека, от которого никакого чуда ждать не приходится. И хотя приблизительно так на меня все и смотрели последние двадцать лет, но только сейчас – от взгляда Мануэля – мне это стало по-настоящему неприятным.

Тем более я радовался сюрпризу, который мне еще предстояло ему устроить.

– У тебя много дел? – поинтересовался я.

– Ну, так себе.

– Давай навестим Роману и ее мать?

– Когда?

– Сейчас, – сказал я.

– Сейчас?

– Да, сейчас. Ну, так что, давай?

– Да. Давай. Конечно.

Он казался нерешительным.

– Но? – спросил я.

– Но что мы будем там делать, что им скажем?

– Мы могли бы попробовать их подбодрить, могли бы их немного утешить, – сказал я.

– Но как? Тем, что сообщим об отсутствии пожертвования? Это не особо утешительно. Да они и без нас это знают.

– У тебя есть идея получше? – спросил я.

– Ну, мы могли бы купить у Романы хотя бы один рисунок, если она согласится отдать. У меня есть двадцать евро. А у тебя?