Она попыталась стукнуть его локтем, то только ушибла, будто ткнула в дерево.

Ютланд повернул Алаца в сторону городских ворот.

– В какой гостинице желаешь ночевать?

Она попросила робко:

– А можно… как раньше, под деревом?.. Город близко, вокруг войска. Мы в безопасности, а завтра уже окажемся в Вантите, где со всех сторон высокие стены дворца.

Он посмотрел на нее в изумлении.

– Я думал, тебе нравится роскошь.

– Нравится, – подтвердила она. – Но в ночевке под деревом на свежем воздухе у костра своя радость. Хочу запомнить.

– Как скажешь, – ответил он. – Хорт, найди красивый могучий дуб! И чтоб ручеек был…

Хорт унесся огромными прыжками, Мелизенда посмотрела вслед с подозрением, а когда Алац вскоре, никем не понукаемый, привез их под сень огромного дуба с широко раскинутыми во все стороны могучими ветвями, убедилась еще раз, что хорт и конь прекрасно понимают Ютланда, только сами говорить еще не научились.

– А ручей? – спросила она.

– Не слышишь, – спросил Ютланд, – как хорт радуется?

Хорт в самом деле, сунув морду в высокую траву, шумно лакал струящуюся из-под толстых корней воду.

Мелизенда дождалась, когда он спрыгнет, радостно отдалась в его руки, а он бережно поставил ее на землю и чуть было не прислонил к дереву, настолько она расслабилась и замлела от прикосновения его сильных горячих ладоней.

– Хорт, – сказал он, и хорт моментально ринулся в сторону темнеющего вблизи леса. – Алац…

Алац мотнул головой и отправился к ближайшим кустарникам жрать молодые веточки.

Мелизенда опустилась по стволу на землю, сухую и твердую, но взглянула на Ютланда и поспешно вскочила.

– Ой, чего это я?.. Сейчас будет ужин!

Он с улыбкой наблюдал, как она быстро и почти не делая промахов, разложила на скатерке сыр, хлеб, мясо и немного зелени.

Костер вспыхнул сразу, словно зажгли с двух сторон. Ранее бесцветный в солнечном свете огонь сейчас насыщенно пооранжевел, а на небе вообще вся западная половина цвета расплавленного золота со зловеще-багровыми полосами мертвых туч, а чудовищно огромное красное солнце, на которое теперь можно смотреть, не мигая, медленно опускается к темному краю земли.

– Я всегда любила закаты, – призналась она. – Но мне твердили, что юной девушке пристало любоваться именно рассветами… Они такие нежные, робкие, трепетные, как стыдливый румянец на щеках…

Он кивнул.

– Ты права. Какие нежные, стыдливые, робкие, если ты наглая, дерзкая и совсем бесстыжая, как закат?

Она вспыхнула, уже набрала полную грудь воздуха для возмущенного вопля, но всмотрелась в его глаза и с шумом выдохнула.

– А что… тебе нужна трепетная?

Он подумал, замедленно кивнул.

– Наверное. Я что, не могу позаботиться о трепетной?

– Постараюсь быть трепетной, – заявила она.

– А сумеешь?

– Это проще, – сообщила она. – Мы, женщины, все трепетные…

Он снова подумал, покачал головой.

– Будь такой, какая ты есть.

– Почему?

– Тоже люблю закаты, – сообщил он.

Она завизжала и бросилась ему на шею. Он отнесся великодушно и даже погладил ее по спине, а она подумала с удовлетворением, что уже знает, когда можно, а когда нельзя лезть с телячьими нежностями. Их мужчины обычно не любят, но иногда принимают. Нужно только чувствовать, когда в их броне появляется щель, чтобы сразу туда залезть и разместиться с удобствами, поджав задние лапки, а то прищемит.

– А почему, – шепнула ему жарко на ухо, – любишь закаты?

– Они яркие, – ответил он медленно, – тцарственные!.. Душа трепещет от восторга. Там мощь, там все краски, там вообще все… Ты тоже для меня все. Не поверишь, но я был бы совсем-совсем другим, не попадись ты мне тогда, наглая пищащая дура…

– Ой, – сказала она пугливо. – Наглая?

– Еще какая, – заверил он. – Теперь мне стоит только вообразить себе твою мерзкую харьку, как сразу свет… и я знаю, на чьей я стороне. Нет, ты не понимаешь.

Она изумилась:

– А зачем понимать? Я чувствую!.. Ох, Ютланд… Какая же я дура!

– Да, – согласился Ютланд, – да.

Она посмотрела на него с упреком.

– Ютланд, ты чего?.. Если я такое сказала, это не значит, что я действительно дура!

Он вскинул брови в изумлении.

– А что значит?

– То, что мой блистательный и острый ум в этот раз на кратчайшее мгновение изменил мне!

– Ух ты, – сказал он пораженно.

Они не знали, что в шатре споры после их ухода утихли совсем ненадолго, но когда совместно начали выстраивать требования, которые завтра утром предъявят великому князю, разговор снова начал набирать обороты.

Страсти накалились, снова всплыли все обиды от властей, наконец Верный сказал яростным голосом:

– Вообще-то наши доводы будут весомее, если подкрепим их и некоторыми добавочными!

– Я вообще не думаю, – сказал Никониэль рассудительно, – что сумеем убедить великого князя принять все наши требования, даже если их сильно урежем сами… а ты хочешь добавить что-то еще?

– Да, – ответил Верный злым голосом. – Совсем немного. Но когда этот Гостослав ознакомится с нашими добавочными доводами… я имею в виду именно их, великий князь и его советники послушают нас на встрече внимательнее и с большим уважением.

Херберт вскочил.

– Добавочные доводы?.. Ты о чем?.. Неужели о тюрьме, о которой всегда думаем?.. Освободим своих?

Никониэль вклинился с жаром:

– Всех освободим!

Вожаки зашумели, поддерживая, но Верный вскинул руку, голоса постепенно утихли.

– Нет, – ответил он строго, – не то чтобы я сильно уважал законы этой страны, но кто знает, кто там заключен зря, а кто за дело? Я вовсе не считаю верным освобождать убийц и грабителей, даже если их бросил в тюрьму мой враг. Потому выпустим только соратников, с которыми сражались и которых знаем.

– А если великий князь сочтет это вызовом его власти?

Верный оглядел всех тяжелым взглядом, Херберт первым ощутил нечто в его облике, притих, за ним умолкли и остальные.

– Тогда, – ответил Верный, – на войне как на войне. В столице войска будут ждать конца наших переговоров, а если князь с нами не договорится, тогда они постараются закрыть городские врата и вообще не пускать нас в город.

Он умолк и оглядел всех злыми глазами. Херберт снова догадался раньше других:

– Нападем раньше?