– Клава, ты чего гостей не пускаешь? – Клава поднимает голову и видит Колю Вострикова, Николай в полевой гимнастерке с большим рюкзаком. Полковник…

– Колечка, ты? – Клава бросается к другу мужа. Трется щекой о его щеку. Он такой же колючий, как ее Моня.

– А я думал, это папа… – разочаровано тянет Миша и убегает в детскую. Полковник гладит Клаву по голове, смотрит в ее измученные страданием глаза:

– Держись, товарищ Клава, Все будет хорошо, – Он играючи поднимает свой тяжелый вещевой мешок, несет его в гостиную, ставит на стол, развязывает тесемки: – Принимай харчи.

Клава завороженно наблюдает, как на скатерти-самобранке выстраиваются банки с тушенкой, несколько больших кирпичей темного с корочкой хлеба. За хлебом возникает сало, какао, яичный порошок, шоколад, топленое масло, крупы, мешок сухарей, сахар. Кубинский, кусковой, через океан по ленд-лизу. Тот самый, что отобрал ее муж, когда работал в Америке. На финал молодой полковник с куражом выставляет бутылку водки:

– Чего замерла, хозяюшка? Разбирай паек, кипяти чайник, Я бы закусил с дороги.

Клава суетливо рассовывает продукты по полкам буфета, бежит ставить чайник. Открывает банку тушенки. От радости не сразу замечает, что сына нет. Миша в детской. Он лежит на своей кроватке, уткнувшись в подушку, плечики мальчика вздрагивают. – Мишенька, ты чего же плачешь, сыночка? Дядя Коля еды нам принес! Там и сахар, и тушенка, и сало! Пошли же скорей. – От волнения она говорит с еврейской интонацией мужа.

– Я не хочу сахару. Я хочу папу…

Все трое сидят за столом. Миша уже не плачет, щеки и рот у него в шоколаде. Клава и Коля выпивают по рюмке водки, закусывают. Востриков рассказывает о фронте, Говорить о том главном, что их волнует, нельзя: оба знают, что за стенкой слухачи Берии. Клава смотрит на загорелого ладного фронтовика. Он еще совсем мальчишка, а уже полковник, И она уже волнуется за него: не побоялся навестить семью арестованного друга, Вот он сидит здесь, а на Лубянке небось уже потирают руки. Есть же еще настоящие мужики, И Клава гордится, что у ее Мони такие чудесные друзья.

– Пора, Клавочка. – Востриков встает, обнимает Мишу, треплет его по волосам, берет на руки, целует в макушку. Клава тем временем быстро пишет на листке и передает записку полковнику. Тот читает, утвердительно кивает головой и идет за хозяйкой в кабинет.

Клава раскрывает книжный шкаф, вынимает несколько томов Ленина. За ними, в потайном ящичке, старый альбом. Они оба знают, что в этом альбоме Моисей хранил коллекцию древних документов. Один из них – в отдельном конверте. Это рецепт Андрюшки Слободского с печатью Ивана Грозного. На конверте надпись на русском и английском языках: «Ивану Слободски в память о канадском мутоне». Отправить подарок Моисей Зелен так и не успел. Да и как его отправить? Хорошо еще, что при обыске сыщики НКВД потайной ящичек чудом не нашли. Клава понимает, что грозит ей и мужу, если конверт попадет им в руки. Николай тоже это понимает. Он прячет конверт за пазуху гимнастерки и подмигивает Клаве.

Пора прощаться. Востриков обнимает женщину. Подхватывает свой опустевший вещевой мешок и быстро выходит на лестницу. Клава подбегает к окну и ждет, когда он появиться на улице. Вдруг его схватят прямо в доме с ее конвертом. Нет, все в порядке. Полковник пружинистой походкой направляется к «Виллису», вскакивает на сиденье рядом с водителем, и машина быстро сворачивает на набережную.

Клава облегченно вздыхает и садится на диван. На ее лице, за много месяцев, первая улыбка. Внезапно она вздрагивает, поднимается и бежит в кабинет. На письменном столе осталась записка, что она писала Вострикову. Клава хватает бумажку, спешит на кухню, поджигает ее. И долго растирает пепел. Мишка, увлеченный шоколадом, на эту операцию не обратил внимания.

Екатеринбург. 2000 год. Март

Ему никогда не снились чернила вперемешку с кровью.

Прекрасная девушка, комсомолка с голубыми глазами, такими испуганными и такими доверчивыми. Сколько в них было боли и гнева, когда он называл ее агентом Троцкого. Потом ее расстреляли. Он пытался ее спасти. Но она намеков не понимала. Она истово верила в справедливость. Ее звали Вера Веселкова. Он пронес в себе это имя через всю жизнь. Потом были другие подследственные. Мужчины и женщины, молодые и старые, сильные и слабые. Но осталась только Вера. Комсомолка повадилась приходить к нему по ночам. Брала стул, садилась напротив и смотрела. Ничего не говорила, только смотрела. Он хотел упасть перед ней на колени и гладить ее волосы цвета июльской ржи, вымаливая прощение. Но она не подпускала. Вставала и уходила в темный мрак ночи. Он пытался за ней бежать, а ноги не слушались.

Вот что снилось бывшему следователю НКВД, а вовсе не кровавые чернила, о которых говорил на допросе Моисей Зелен.

Александр Петрович Дерябин два года не выходил на улицу. С колоссальным трудом ему удавалось с помощью двух палок доковылять до туалета. К такому походу он долго готовился, накапливая силы и волю. Женщина из отдела социальной защиты два раза в неделю посещала одинокого инвалида, поддерживая его нехитрое хозяйство. Женщину звали Ксения Викторовна, и ее прихода Дерябин каждый раз Ждал с нетерпением. И не потому, что она варила обед и прибирала квартиру. Женщине не было пятидесяти, и она старику очень нравилась. Глядя на сутулого морщинистого калеку, трудно поверить, что в нем сохранилось мужское начало. Но Алексей Петрович оставался мужчиной. И вовсе не потому, что иногда замечал в себе желание. Бывший чекист продолжает жить делом.

Уволившись сразу после смерти жены из органов, он возвратился на Урал и пошел работать в Райпищеторг. А когда демобилизовался его свояк Востриков и возглавил свердловский филиал Главспирта, Дерябин пошел к нему заместителем. Демократические перемены бывший чекист воспринял спокойно. Но когда увидел, к чему привела «вольница» нового режима, пришел в ярость. Он ее не выплескивал в беседах с пенсионерами на лавочках, а вкладывал в конкретное дело. Дерябин прекрасно знал ликероводочную отрасль. Отслеживая, как она из рук государства уплывает в руки частные, стал собирать факты. И эти факты, сопроводив советами и рекомендациями, отправлял в Кремль и в Думу. Свои сигналы и ответы на них обсуждал с Ксенией Викторовной. Женщина внимательно слушала, ужасалась вместе с ним тому, какие огромные средства теряет государство, и делу своего подопечного сочувствовала. Ксению Викторовну Дерябин ждал завтра, А сегодня он работал с прессой и готовил очередной сигнал в Москву. Каллиграфическим почерком следователя Алексей Петрович заполнял страницу за страницей. «Неужели вам не ясно» – писал он министру по налогам и сборам, – что закон о передаче контрольного пакета акций заводов-производителей федеральному центру не работает, Жулики легко обходят этот закон…»

Звонок в дверь перебил мысль, Дерябин отложил дощечку с недописанным листом и потянулся к палкам. Ксения Викторовна открывала, дверь своим ключом, Гостей Дерябин не приглашал, но раз звонят, надо открывать, Одну ногу он опустил на пол, затем при помощи рук опустилась вторая. Постарался нагрузить основную тяжесть тела на палки и сделал рывок. Первый этап путешествия к прихожей прошел успешно. Перед вторым пришлось отдохнуть. В дверь позвонили снова. Алексей Петрович уже добрался до середины комнаты и громко крикнул: