– Подождите, я сейчас! – Вот он уже в прихожей. Одну палку прислонил к стене, чтобы освободить руку. Пришлось немного побалансировать. Дерябин повернул.

– Заходите, пожалуйста.

– Здравствуйте, Алексей Петрович. Простите, что не предупредили. – Старик вгляделся в посетителей. Наталью Андреевну он узнал, сверкающую нарядом барышню с цветами и ее спутника с огромным тортом узнать не смог.

– Заходи, Наташенька. – Отступил в сторону, освобождая визитерам проход, и чуть не упал. Но молодой человек крепкими руками поддержал старика:

– Разрешите, я вам помогу.

– Сделайте одолжение.

Алекс подвел Дерябина к креслу и помог сесть.

– Наташенька, кто эти прекрасные молодые люди?

– Здравствуйте, дядя Алеша. Вы меня не узнаете? – Марина присела на корточки возле Дерябина.

– Неужели это дочь Юлика Сегунцова? Господи, да ты невеста уже!

– Она с сегодняшнего дня жена, – улыбнулась Наталья Андреевна. – А этот молодой человек, Алекс Слободски, ее муж. Он у нас американец и торгует водкой. Так что вы с ним коллеги.

– Поздравляю, Мариночка. То-то ты такая нарядная. Как ты, Наташа, представила молодого зятя? Я не очень расслышал…

Наталья Спиридоновна повторила еще раз, и старик задумался:

– Что-то мне ваша фамилия, молодой человек, знакома?

– Вы бывали в Америке?

– Не довелось. Но законы рынка американского алкоголя я немного знаю, И считаю весьма прогрессивными. На сегодняшний день Россия от вас отстает лет на пятьдесят.

– Американские законы я тоже знаю неплохо, – заверил Алекс. – Что касается ваших, хотел бы разобраться.

– Наташенька, Мариночка, поухаживайте за мужчинами, соорудите чаек, а мы пока поговорим. Я вижу, молодой человек – интересный собеседник.

– С удовольствием, Алексей Петрович.

Дерябин, проводив взглядом женщин, обратился к гостю:

– Я бы сам не против в наших законах разобраться, да не всегда получается. Что вас конкретно интересует, молодой человек? Слободски… Все-таки мне ваша фамилия знакома.

– Мне хотелось бы понять, каким образом правительство, объявив алкогольную отрасль государственной монополией, допускает преобладание в ней частного бизнеса. – В голосе Алекса прозвучал искренний интерес. Он впервые имел возможность поговорить со знающим человеком о своем деле.

– В русском чиновничьем языке есть много казуистики. Вот послушайте: чем, на ваш взгляд, отличается форма деятельности на «правах оперативного управления» и «на правах хозяйственного ведения»?

– Пока не понимаю.

– Неудивительно. Хорошо, если в Кремле это понимают. А дело в том, что «оперативное управление» подразумевает руководство предприятием из федерального центра, а «хозяйственное ведение» относится к компетенции местных органов. Начальный этап грабежа – перевод первой формы собственности во вторую. А потом головное предприятие местного «хозяйственного ведения» под своей крышей плодит частные дочерние акционерные заводы. Их становится все больше, а государственная крыша превращается в фикцию.

– Мужчины, чай готов! – крикнула из кухни Наталья Андреевна.

– Пейте пока сами, мы еще не договорили, – отмахнулся Алексей Петрович. Беседа с молодым коллегой его занимала куда больше чая.

– Это пока для меня сложно, – признался Алекс.

– На самом деле это до смешного просто. Прибыли дочерних предприятий идут не в государственный карман, а на темные счета сомнительных ООО. Головное предприятие хиреет. Казне от него одни убытки.

– Что означает «ООО»? Я еще не совсем хорошо разбираюсь в русских терминах.

Дерябин неожиданно звонко, по-молодецки рассмеялся.

– Общество с ограниченной ответственностью. А по сути безответственное: денег спросить не с кого.

– Я вижу, вы следите за событиями в отрасли. Случайно не в курсе, каким образом Новомытлинский завод перешел в частные руки?

– Конечно, в курсе. Схема та же. Но особенно наглая. Сначала дочерний филиал, затем его искусственное банкротство и продажа с молотка. – Дерябин внезапно ткнул пальцем в грудь гостю: – Вот откуда мне знакома ваша фамилия! Слободский. И конверт тоже…

– Какой конверт? – насторожился Алекс.

– Востриков мне все пытался его на хранение передать. Да я не взял. Значит, конвертик вам предназначался…

– Почему он хотел передать конверт вам?

– Сын Моисея Зелена, Миша, предупредил Николая Спиридоновича, что эту реликвию ищут темные дельцы. А про меня никто не знает.

– Почему вы не взяли?

– Молодой человек, на тот момент Николай выглядел куда бодрее меня. Я испугался – помру. Зачем мне лишние обязательства. А он решил меня обогнать… В этом возрасте мы, старики, часто играем вперегонки…

– Деловые мужчины, вы когда-нибудь наговоритесь? – Наталья Андреевна с дочкой вкатили в комнату тележку, на которой стоял чайник с чашками, а на блюде красиво нарезанный торт.

Проводив гостей, Дерябин проковылял к секретеру, открыл ящик и, покопавшись в нем, достал письмо Моисея Семеновича Зелена. Бывший заместитель наркома написал ему в 1953 году, сразу по возвращении из ссылки. Дерябин иногда перечитывал это письмо. Оно было в своем роде единственным. Моисей Семенович благодарил бывшего майора НКВД за сохраненную жизнь. «И хоть теперь, после десяти лет каторжных рудников, когда здоровья нет, оно мне не очень и нужно, – писал бывший заключенный, – понимаю, что ты сделал тогда для меня и моих близких все, что мог. За что я, Клава и Миша тебе очень благодарны».

Писем со словами благодарности от своих бывших жертв Алексей Петрович Дерябин больше не получал никогда.

Подмосковье. 2000 год. Март

Вагон электрички покачивало на рельсах. Перестук колес нагонял сон, но Семен Григорьевич не спал. Он вбирал в себя Россию. Вбирал, как вбирают воздух, перед тем как нырнуть в морские глубины. За окном до боли знакомая, нищая, бестолковая, но родная земля. Сотов смотрел на кирпичные терема новых богачей, как шампиньоны возросшие из навоза окружавших их развалюх, и страдал сердцем. Как жутко родиться в стране, где нищету порождает не скудность природы, не климат и не отсутствие образованных талантливых людей, а бескультурье, лець и дикость. Только при полном отсутствии самолюбия сейчас, в двадцть первом веке» рядом со столичным мегаполисом можно обходиться без приличных дорог, воды и теплого сортира. И что самое страшное, считать такое существование нормальным. Но русскому человеку не любить Россию невозможно. Сотов ощущал эту любовь, злился на себя, однако ничего не мог поделать: жить в России он не хотел, а забыть ее не мог.

Семен Григорьевич достал мобильный телефон и позвонил Алексу. Отгуляв смешную студенческую свадьбу, Марина наутро заболела. Наверное, простудилась в своем воздушном наряде феи. У нее поднялась температура, и молодой супруг от поездки в столицу отказался. Он вызвал в свои апартаменты доктора, а в Москву вместо себя послал Сотова. Семен Григорьевич прямо из аэропорта направился на Казанский вокзал.