Друст опустил голову, потом проговорил:

– Мой повелитель. Я мечтал стать чародеем, но этой мечте не суждено сбыться. Но раз уж сила волшебства недоступна мне, то дозволь мне приблизиться к средоточию магии. Дозволь мне стать пастухом священного стада.

– Нет! – вдруг вскочил со своего места Аметон.

– Нет? – обернулся к брату Гвидион.

Друст спокойно поставил арфу на землю, вынул кинжал и протянул его рукоятью Аметону:

– Сын Дон, если ты считаешь меня предателем, то – убей. Ничего другого предатель не заслуживает.

– Убери кинжал, – скривился Аметон. – Я не собираюсь убивать тебя.

– Ты оскорбил подозрением нашего достойного барда! – гневно вскричал Гвидион. – Как мне искупить обиду, нанесенную тобой ему?!

Аметон понимал, что брата уже не остановишь. Сам чародей, он ощущал то, что не хотел сознавать Гвидион. Ощущал опасность, исходящую от этого восторженного юнца. «Не надо, брат. Не надо… Не позволяй…» – беззвучно шевелились губы мага.

– Нет обиды, повелитель, – отвечал Друст. – Великий Аметон всего лишь не доверяет мне.

– Но я, я доверяю! И сегодня же вручу тебе священное стадо. Уверен, ты справишься с ним – пусть не силой чар, зато силой песен!

Друст склонился в почтительном поклоне.

Колл, сын Коллфевра, осторожно перевел дыхание.

Гвидион повел своего юного певца к нескольким менгирам, высящимся на холме. Обойдя высокие, в три роста, камни, властитель Гвинедда свернул, держа Друста за руку.

Там, где они оказались, была ночь. Ревел ветер – кажется, приближалась гроза.

Но почти сразу Друст понял: это не ветер. Это было яростное дыхание свиней. И ночь не была ночью. Это был гнев плененного стада.

– Их надо выпускать пастись, – сказал Гвидион. – Они норовят разбежаться; я и мои братья сдерживаем их заклятиями. А ты – ты пой о том, как я увел их у простодушного Придери. Если это не поможет – пой, как я убил их хозяина и разгромил тех, кто надеялся отбить это стадо!

Гвидион рассмеялся. Свиньи бешено захрюкали, принялись рыть землю.

Друст невольно отшатнулся.

– Не бойся их, – покровительственно улыбнулся Гвидион. – Они ничего не могут против нас. Свяжи их песнью о пораженьях – как веревкой. Им не порвать уз прошлого.

– Да, мой господин.

Друст низко склонился, опустив веки. В глазах юноши плясал дерзкий огонь.

– Ну, если не сможешь справиться с ними – позови меня. Просто позови – я услышу.

– Я справлюсь.

Гвидион исчез из этого средоточия яростного гнева.

Свиньи, бешено хрюкая, стали приближаться к Друсту – и ничего хорошего это не сулило.

Но юноша даже и не заметил опасности. Он опустил арфу на землю, прикрыл глаза и заставил себя как наяву увидеть Хен Вен. Добрую и веселую. Потом невольно память вернула его в страшный день гибели отца… – по щекам Друста потекли слезы, но юноша заставлял себя переживать не ужас утраты, а ту отчаянную надежду, когда поверх всех злобных волн проскакала ослепительно-белая кобылица.

Рианнон, спасающая его.

Марх. Его доброта, забота, мудрость.

Что-то ткнулось в Друста, едва не свалив юношу с ног. С другой стороны. С третьей.

Он открыл глаза.

Свиньи Аннуина обступили его так, что было некуда шагнуть, – и смотрели на него с радостью, которой, в общем-то, не может быть на свиной морде.

Чудовищные существа. Звери, один вид которых внушает ужас.

Мне.

Наверное, не только мне.

Но будь мне доступна сила магии, я – чувствую! – увидел бы их иными. Они – это самое чудесное волшебство. Передо мной хрюкает и роет землю чистейшая магия.

Будь я чародеем, это было бы всё равно, что нищему попасть в сокровищницу.

А я не нищий. Я безрукий. Но и безрукий может унести клад.

Мне не нужны чары – доколе при мне моя арфа.

…И служба, и дружба. И одному Арауну ведомо, что связало его с Пуйлом сильнее – служба или дружба. Никогда доселе не бывало так, чтобы человек становился Королем Аннуина. Никогда доселе не доставалось человеку право пасти священное стадо.

За службу… или за дружбу – отдал ему Араун в жены Рианнон. И хоть пытались отнять ее у супруга, и хоть пытались лишить Пуйла сына – а только любые тяготы были ненадолго.

Славен и могуч был Пуйл, Король Аннуина, властитель священного стада!

Брат, мне неспокойно. Как сказать тебе об этом? Как убедить выслушать меня?!

Почему ты доверился этому щенку?

Только потому, что он умеет искусно перебирать струны арфы?

Ты спокоен и весел, брат мой. Ты мнишь себя почти властителем Аннуина – а ведь мы не выиграли Битву Деревьев. Не проиграли, да. Но славословия твоего Талиесина не делают не-поражение – победой.

Как мне заставить тебя встревожиться о стаде?

Никак.

Что ж, я проверю всё сам. И либо сам увижу, что напрасно подозревал мальчишку-певца, либо… Либо тебе придется очень поспешить, брат мой!

Друст шел и пел. Не переставая. Он не заботился сейчас ни о стихе, ни о мелодии. Он рассказывал всю историю священного стада Аннуина, начиная с Пуйла и заканчивая… юноша и сам не знал, чем он закончит.

Он пел – и шел. Где пролегал его путь – он не вглядывался. Внука Рианнон не покидало ощущение правильности совершаемого. Он шел верной дорогой, дорогой в Корнуолл, к дяде.

Думать о том, где эта дорога проходит, было некогда.

Друст шел, и хрюкающие воплощения чародейных сил топали за ним. Хрюкали весело – спеша домой.

А он рассказывал об их судьбе…

Пуйл был велик и мудр – но смертен. Пришел срок – и силы жизни покинули его, а свою власть он отдал Придери.

Сын смертного и богини, Пуйла и Рианнон, Придери превзошел отца. При нем могуществом Аннуина полнились смертные земли, а Страна Волшебства набиралась новых сил. Так благородная, но изжившая себя семья способна воспрянуть от того, что гордая патрицианка разделит любовь с простолюдином. Свежая кровь возродит гаснущее могущество.

Ради этого – Придери был готов на всё. Он выдал мать замуж за Манавидана, а после случилось так, что богу и богине пришлось жить среди смертных, добывая себе пропитание ремеслом, будто простым людям.

Манавидан был в ярости, да только Придери достиг своего: соединил силу миров.

И когда Манавидан расторг брак и вернулся в свои подводные глубины, дело было уже сделано: оба мира напитались силой друг друга – как никогда ранее.