Подлинность? Какая подлинность? Кто лучше его самого знает, что инсинуации Эрастуса Доу Палмера более чем оправданны? Без Джорджева обмана этот нелепый булыжник, колосс кардиффский, был бы сейчас в Айове стенкой водохранилища. Сильнее всего его сбивала с толку несомненная искренность той вспышки. Слова Палмера вовсе не обязательно означали финансовый крах. Последствия могли быть куда мягче. Однако, ввязываясь в драку, Джордж исполнял миссию; подобное же болезненное неистовство, очевидно, заряжало энергией его противоположность, преподобного Турка.

Берта считала заледеневших птичек, а Джордж все яснее понимал, что в какой-то миг стал жертвой своей же собственной блестящей мистификации. Чурба писал, как исполин о чем-то ему говорил. Не тот ли каменный голос, спрашивал себя Джордж, подтолкнул его к безумию?

Что, если он всего лишь пешка? Стиснутая рукой того самого капризного Бога, которого он так презирает? Если это правда, сколь бы фантастичной она ни была, если Голиафу дарована крупица жизни и обрывок святости, не подтверждает ли это сомнения Джорджа в отцовстве? И кто тогда притаился во чреве Анжелики? Джордж стукнул себя кулаком по лбу. Берта услышала шлепок, но не отвела взгляда от окна.

– Ромашковый чай обычно успокаивает, – сказала она.

Джордж ушел в комнату Анжелики. Жена отдыхала после прогулки по зимнему лесу, ее нежное фарфоровое личико покрывали прожилки вен. Джорджа захлестнуло теплым потоком. Он наклонился поцеловать Анжелику, но та отстранилась.

– Мадонна, – проговорил Джордж, – сжалься надо мной. Покажи хоть как-нибудь, что ты моя жена.

– К сожалению, я не могу этого сделать, – ответила Анжелика. – Раньше могла. Но теперь слишком поздно, дорогой. Неужели не понимаешь?

– Слишком поздно не бывает никогда.

– «Слишком поздно» – не выдумка, Джордж, – назидательно произнесла Анжелика.

– Но наш ребенок?

– Когда ребенок родится, я уйду. Еще не знаю куда, но место найдется.

– Уходи. – У Джорджа горело лицо. – Ребенок останется со мной.

– Это невозможно, дорогой, – сказала Анжелика.

– У тебя нет ничего без Джорджа Халла. Ты сама ничто без Джорджа Халла. Неужели ты думаешь, я позволю тебе украсть моего сына?

– Сын или дочь, отныне это тебя не касается.

– Не касается? Мое семя, внук Саймона, меня не касается? – Джордж хлестнул Анжелику по щеке.

– Ты собираешься меня бить? Тогда убивай сразу, потому что иначе я тебя убью.

– Тебя заколдовали, – сказал Джордж.

– Может, и так, – сказала Анжелика. – Да, это так.

Джордж Халл попытался поднять руку. Она висела, как сломанный маятник. Он видел себя в треснувшем зеркале Берты Ньюэлл. Синее изувеченное лицо напоминало рыбу на тарелке.

12 декабря «Нью-Йорк таимо, «Трибюн», «Сан», «Америкэн» и «Горн» вывесили на целую полосу рекламу Барнума.

МАРШ ИСПОЛИНА!

Со всей скромностью, гордостью и радостью мистер Барнум уведомляет о приобретении им чуда века, всемирно известного ТИТАНА – идеального, исключительного, истинного КАРДИФФСКОГО ИСПОЛИНА.

Дабы отметить прибытие в Нью-Йорк сей поразительной окаменелости – древнего и вечно юного чуда, кое и само способно творить чудеса, – 15 декабря сего года состоится ГРАНДИОЗНЫЙ МАРШ. Начавшись в 9 часов утра на Гарлем-лейн, он пройдет на юг по Центральному парку, затем вдоль Пятой авеню до Мэдисон-Сквер, оттуда по Бродвею до Принс-стрит и закончится в САДУ НИБЛО, где исполин будет выставлен для показа в обществе воистину исполинского таланта – всеми любимого ГЕНЕРАЛА МАЛЬЧИКА-С-ПАЛЬЧИКА.

УЛИЦЫ И ПЛОЩАДИ, У НАС БЕЗ ОБМАНА

НЬЮЙОРКЦЫ И ГОСТИ, ВСТРЕЧАЙТЕ ТИТАНА!

От окраин Бронкса и до глубин Бруклина протянулись афиши с тем же призывом. На тысячах улиц беспризорники и мальчишки-газетчики совали прохожим рекламки. Перед отелями «Пятая авеню» на Мэдисон-Сквер и «Астор-хауз» у мэрии дефилировали, нацепив доски-сандвичи, лучшие бомжи Бауэри. Вдоль береговой линии Манхэттена курсировала, превратившись в плавучий рекламный щит, паровая яхта «Речная королева». Сад Нибло был упакован в знамена, как бог в пеленки.

«ИСПОЛИНСКОЕ СЧАСТЬЕ БАРНУМА!» – такова была главная тема газетных новостей и городских разговоров. Чем шире расходилась весть, тем сильнее церкви всех конфессий осаждались прихожанами, явившимися возблагодарить Бога, восславить Ф. Т. Барнума и оставить заявку на любую щедрость, которой сей странный гость надумает облагодетельствовать город. Иные священники и настоятели в честь каменного человека устроили колокольный звон.

На Фултон-стрит компанию «Флаги Бетси Росс» окружили заказчики, измученные попытками добыть в магазинах «звезды и полосы». Первая же волна возбуждения за считаные часы смыла все запасы. Когда фабрика продала последний вымпел, начались беспорядки, и тридцать семь растоптанных патриотов были доставлены в городскую больницу.

Амос Арбутнот, эсквайр, более чем удивленный столь живым откликом тех самых ньюйоркцев, которые отозвались бы с ленцой даже на собственный некролог, помчался к Барнуму сообщать новости:

– В городе паника. Они на грани помешательства.

Барнум выслушал, покачал головой и произнес:

– Затеяв поругание, обретаешь святость. Я всегда знал, что выполняю за Бога Его работу. Вредно себя недооценивать, – добавил он. – Маловато, поздновато – вот явные признаки упадка.

Барнум набросал эскиз распятия, чертами напоминающего Титана, распорядился найти фабрику, способную за четыре дня, не дольше, отлить пять сотен, не меньше, таких реликтов, и отправил эмиссаров искать полулегальные мастерские, где итальянцы, евреи и китайцы, вооружившись наперстками, натянут на палочки флажки.

– Раз дело доходит до беспорядков, – предложил Арбутнот, – может, стоит вложить деньги в бинты.

– Стоит прощупать рынок свистков и дубинок, – ответил Барнум. – На бинтах много не заработаешь.

На МАРШ ИСПОЛИНА излилась благодать хорошей погоды. Парад начался теплым сухим утром, словно взятым взаймы у другого времени года. Солнце в пятнистом небе, точно пальцами, протыкало лучами облака, а в авангарде шествия вставала шеренгами дюжина походных оркестров. Шотландцы выдували из волынок поросячий визг. Румынские цыгане трясли тамбуринами. Там были немецкие рожки, ирландские флейты, польские танцоры и африканские барабанщики, акробаты из Норвегии и шоколадные oборванцы, игравшие тарантеллу на губных гармошках.

Вслед за музыкантами пятьдесят королевских рысако тянули двуколки с высокими колесами – на гарлемских полях они казались фаэтонами. Далее шел разноголосый зверинец из львов, тигров, обезьян, зебр и слонов, отобранных Барнумом в обмен на прошлую и будущую благосклонность у обветшалых цирков, чьи хозяева перед тем, как разориться, время от времени совершали экскурсии в джунгли.