не меняло рода своей деятельности, разумеется, была амбулатория. Если не считать кратковременной, нецелесообразной, как выяснилось, замены старой вывески доктора Лорда на новую, доктор Пеймастер не терпел никаких перемен. В силу особого местоположения его практики пациенты и их недуги четко делились на четыре группы. Первые – жертвы производственных травм. Механики регулярно приходили к нему с оттяпанными пальцами, завернутыми в газету, и стоически ждали помощи в очереди, словно на почте – чтобы отправить посылку. Мастеров по ремонту радиоаппаратуры приносили к нему после поражения электрическим током. И время от времени являлась группа специалистов по окраске автомобилей, чтобы проверить легкие и почистить их от паров краски и скипидара.

Постоянным пациентом был мастер по восстановлению протекторов. Ему не повезло работать как раз напротив «Птичника». С покрышкой, зажатой между колен, и острым инструментом, зигзагами двигавшимся по окружности колеса, он порой засматривался на женщин, развалившихся, расставив ноги, в окнах дома напротив, и когда засматривался слишком долго, инструмент, бывало, соскальзывал.

Вторая группа пациентов доктора Пеймастера являлась побочным продуктом киноиндустрии. Когда возникал большой спрос на билеты, страсти разгорались, и время от времени разгневанная толпа избивала кассира или билетера, которых доставляли к врачу для «починки». Иногда спекулянт, чьи тонко настроенные инстинкты притупляла чрезмерная алчность, попадал в амбулаторию тем же путем. Но чаще всего за помощью обращались покупатели билетов, после долгого стояния в очереди, под палящим солнцем, падавшие в обморок от солнечного удара или обезвоживания.

«Птичник» поставлял третью группу клиентуры. Женщины приходили на регулярные осмотры, как предписывалось муниципальным органом по выдаче лицензий, и к этим пациенткам доктор Пеймастер так и не смог привыкнуть. Они являлись в своей «рабочей одежде» и любили с ним пошутить – «Доктор, надо проверить, в порядке ли мой механизм», или: «Мы делимся с вами своим хозяйством, а вы с нами – нет», – что ужасно его смущало.

Любимой клиентурой доктора Пеймастера была та, что входила в четвертую группу, состоявшую из таких семей, как Ноблы. Он обожал лечить детские болезни и хвори представителей среднего класса, которых с годами, по мере того как менялась округа, становилось все меньше. Корь, ветрянка, бронхит, грипп, пневмония, гастроэнтерит, дизентерия – вот с чем хотелось ему иметь дело. Он мечтал безболезненно вскрывать фурункулы детям, объевшимся манго, и видеть их благодарные улыбки. Накладывать повязки на пальцы мальчишек, рассеченные струнами воздушных змеев, острыми, как бритва, манджами[188], обмазанными клеем и обсыпанными порошкообразным стеклом, когда мальчишки пытаются высоко в облаках сбить своим змеем змея противника. Он любил утешать малышей, поцарапанных собаками и запуганных родителями россказнями о четырнадцати уколах огромной иглой в живот, хотя обычно одного укола пенициллина оказывалось достаточно, если собака была привитым домашним животным.

Он знал, что заболеваний, какие он мечтал лечить, в городе было бесконечное множество. Но почему-то они никогда не находили дороги к двери его амбулатории. А если вдруг один такой больной объявлялся, это можно было считать ответом на молитвы врача.

II

Крохотная, забитая пациентами приемная была отделена от внутреннего святилища доктора Пеймастера перегородкой с дверью. Через большие вставки матового стекла были видны лишь смутные очертания того, что происходило в кабинете врача.

Открыв дверь, чтобы посмотреть на следующего пациента, доктор Пеймастер заметил Густада с Рошан, и ему захотелось принять их вне очереди. Но это был самый заурядный и занудный день: постучать, помять, послушать, посмотреть горло и подписать разрешения раскрашенным дамам продолжать свою работу. Иногда он чувствовал себя жилищным инспектором Гостехнадзора – не хватало только резиновой печати: «Годен для проживания людей». Вернувшись за стол, он вручил справку об отсутствии заболеваний появившейся из-за ширмы у него за спиной Хемабаи, высокой женщине, ошеломляющей пышностью форм и получившей среди местных механиков прозвище Гидравлическая Помпа благодаря уникально, упоительно плавному методу движений, которым она владела в совершенстве.

Нажав на серебряный настольный звонок, доктор приветственно помахал Ноблам. В течение следующего получаса он «расправился» с полудюжиной пациентов, ждавших в очереди, потом встал, чтобы пожать руку Густаду и ущипнуть Рошан за щечку.

– Давно вас не видел, что с медицинской точки зрения очень хорошо, но плохо с точки зрения общения. Хотите выпить чего-нибудь холодненького? – Он подошел к маленькому «Кельвинатору», в чьей неполноценно работающей утробе охлаждались наиболее важные сыворотки и неустойчивые химические соединения, а кроме них – несколько бутылочек «Голдспот»[189] и «Малиновой» для особых пациентов. – Или послать мальчика за чаем?

– Ничего не нужно, спасибо, – сказал Густад. – Я только что пил чай. А Рошан, думаю, ничего пить не стоит.

– Почему? Что случилось? Объелась баклажанов? – Доктор Пеймастер привычно заменял эвфемизмами названия болезней и всякие медицинские термины.

– Живот. Уже несколько дней расстройство желудка.

– Сколько?

Густад понимал: то, что он скажет, будет плохо воспринято доктором, но, откашлявшись, выпалил все, словно бросился в омут.

– Ай-ай-ай, и вы так долго ждали, прежде чем прийти?

Густад выглядел сконфуженным.

– Энтеровиоформ и сульфагуандин обычно хорошо помогают. – Сабджо лучше не упоминать, решил он.

– Это лекарства, которые не стоит поглощать, как сладкие папди[190] или чана-мумра[191]. Ну-ка, Рошан, ложись. Я немного пощекочу тебе животик. – Слушая стетоскопом, он расспрашивал ее о школе.

Она упомянула о лотерее:

– Я выиграла большую куклу, но она сейчас спит в шкафу раздетая.

– Почему раздетая?

Девочка объяснила ему, что свадебное платье слишком пышное и занимает много места, и описала остальные предметы кукольной одежды.

– Знаешь, что я думаю? – сказал доктор. – Раз твоя кукла – готовая невеста, нам нужно найти для нее жениха. Симпатичного юного парса. Светлокожего и красивого, как я. – Он притворился обиженным, когда Рошан рассмеялась. – Что? Разве я не молодой и не красивый? – Он погладил несколько оставшихся на голове седых прядей. – Видишь, какие у меня чудесные вьющиеся черные волосы? А лицо! Такое красивое, даже красивей, чем у твоего папы.

Рошан снова рассмеялась, но после недолгих уговоров согласилась, что доктор лучше всех подходит для ее куклы в качестве жениха. Доктор Пеймастер велел ей повернуться на бок лицом к перегородке и стал готовить инъекцию, подмигнув Густаду, чтобы тот молчал.

– А теперь нам надо обсудить свадьбу. Я люблю игру на аккордеоне. А Куколка?

– Она тоже, – хихикнула Рошан.

– Отлично. Тогда позовем ансамбль Гуди Серваи[192]. Но если он окажется занятым, тогда пригласим оркестр Нелли. – Он выбрал иглу из стерилизованного лотка и направился к «Кельвинатору». – Дальше – свадебный обед. Я всегда любил еду от «Чокси». – «Чокси кейтеринг» одобрили все. Доктор стал перечислять блюда, которые он хотел бы включить в меню, начиная с маринованного манго с морковкой, лепешек, мурумбо[193]