Костя снова глубоко затягивается, выдыхает дым, и некоторое время молчит. Наверное, ждет от меня какой-то реакции, но я ничего не могу ему сказать. Мне снова становится стыдно. В подростковые годы я долгое время винила папу в том, что мама бросила его, а вместе с ним и меня. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — раз женщина долгие годы не интересуется своим ребенком, будучи при этом живой и здоровой, наверняка, она не обладает высокими моральными качествами. Каким бы ни был папа, винить его в том, что я осталась без матери, было с моей стороны кощунственно. Я была плохой дочерью.

Как же все-таки не повезло папе с близкими людьми. Плохая жена, плохой друг, плохая дочь. А самое ужасное, что уже ничего не исправишь.

— Что было дальше? — спрашиваю едва слышно, потому что терпеть нарастающую горечь внутри становится просто невыносимо.

— Дальше? — переспрашивает он, будто слегка растерянно — кажется, тоже успел погрузиться в свои мысли. — Дальше одна ночь превратилась в неделю, неделя в месяц. Я жил с ней, продолжал работать с Димой, видеться с ним почти каждый день, и молчать, как последняя мразь. Она просила ничего ему пока не говорить, да я и сам ссал. Сначала каждый день думал, сегодня же вечером выгоню ее к чертям, но возвращался домой и не мог. Потом, когда понял, что все, что никуда не выгоню уже, что, сука, жить без нее не могу, решил рассказать все Диме. Но внезапно проблема решилась сама собой — эта тварь исчезла куда-то, даже не попрощавшись. Я сначала с ума сходил, носился по городу, искал, а потом дошло, что все у неё в порядке. Надо было сразу сначала в шкафы заглянуть. Все монатки свои она забрала, а заодно и всю наличку, которую я дома хранил, прихватила. Там прилично было, год можно было жить на эти деньги и ни в чем себе не отказывать. Диме я так ничего и не сказал.

— Но потом он все-таки узнал.

— Да. Через несколько лет эта тварь снова объявилась. Вроде как материнский инстинкт проснулся, дочь захотела увидеть. Только Дима ее послал, а она ему про меня рассказала, в отместку по ходу. И когда он спросил меня об этом, правда ли, я не смог соврать. Надеялся, что он поймёт, простит, но он не понял и не простил. Слушать ничего не захотел даже, просто на хер послал. Бизнес наш был на него оформлен, и он решил меня бортануть, раз я таким падлой оказался. А то, что я въебывал несколько лет наравне с ним круглыми сутками, что первое время последние бабки туда вкладывал, все похуй ему стало.

Я задумчиво киваю — последний пазл встал на место. Вот почему он так плохо о папе отзывался. Отец в долгу не остался. Не проглотил обиду. Впрочем, это вполне в его характере.

— А где она сейчас?

— Кто?

— Моя мать.

— Ты действительно хочешь это знать?

— Не знаю. Наверное, нет.

— Я тоже думаю, что тебе это не нужно.

Какое-то время мы снова молчим. За окном начинает заниматься рассвет, наверное, время уже перевалило за четыре утра. Костя курит третью сигарету, а я отстраненно разглядываю свои руки, отмечая про себя, что пора бы обновить маникюр.

— Ты поэтому в детстве все время приносил мне подарки? Из-за чувства вины?

Он ничего не отвечает. Задумчиво смотрит на меня и продолжает курить.

— Не думаю, что ты сыграл очень большую роль в случившемся. Если бы не ты, она бы ушла к кому-то другому. Или ничего не помешало бы ей так же ограбить отца и свалить.

— Сути это не меняет, — он делает последнюю затяжку и тушит очередную сигарету в пепельнице.

— Папа был не прав, что не стал слушать тебя. Он бы смог понять, если бы выслушал.

Его губы кривятся в скептической усмешке.

— Иди спать, Алена. Хватит на сегодня впечатлений.

— Что ты гонишь меня все время? Может, я не хочу никуда уходить?

— Уже утро. Тебе надо выспаться и обо всем подумать.

— Я не хочу спать. Мы не договорили.

— Все, что хотел, я тебе сказал. И будет лучше, если ты сейчас уйдешь из моей комнаты, Алена. Потому что выдержка у меня не железная.

Его тон и настроение мне не нравится. В груди начинает невыносимо печь от обиды, и меня словно прорывает.

— Тебе до такой степени неприятно меня видеть? Я слишком похожа на нее, да? Знаю, что похожа. Папа говорил. Черт, а когда мы сексом занимались, ты о ней думал?! Да?!

— Снова тебя не туда клонит, — холодно усмехается он, склонив голову набок. — Конечно, нет. Во время нашего секса я ни разу о ней не вспомнил.

— Ты врешь, — разочарованно качаю я головой, чувствуя, как по внутренностям расползается горечь. — Снова бережешь мои чувства? Не надо. Я дура, конечно, но не до такой же степени. Ты не мог не заметить сходства. И твое отношение ко мне с самого начала было обусловлено именно этим.

— Иди сюда, — он слегка морщится, и приглашает меня к себе кивком головы.

— Зачем?

— Подойди.

Что-то едва уловимо меняется в его голосе и взгляде, и все переживания, терзавшие меня до этой минуты, мгновенно уходят на задний план, сменяясь приступом тахикардии. Зачем он просит меня подойти? Я понимаю, что спорить с ним, или выяснять что-то, сейчас бесполезно, что я могу либо подчиниться, либо просто уйти, как он и просил меня сделать до этого. Но если уйду, то никогда не узнаю, зачем он меня к себе подзывал. А я хочу знать. Ужасно хочу.

Неуверенно поднимаюсь с постели, и с опаской делаю несколько шагов в его сторону. Когда приближаюсь на достаточное расстояние, он вдруг протягивает мне руку. Я обескуражено смотрю на нее несколько мгновений, после чего несмело вкладываю свою ладонь. Он тут же несильно сжимает её и тянет меня на себя. Не властно и не грубо, как обычно он это делает, а наоборот, мягко, осторожно, ненавязчиво. И я сама шагаю ему навстречу, чтобы еще через мгновение оказаться в его объятиях. Сердце тут же болезненно сжимается в груди, заставляя меня зажмуриться и судорожно выдохнуть. Я обнимаю его в ответ. Не могу по-другому — слишком дорог он мне стал. Я не виню его в том, что он сделал. Знаю, он сожалеет об этом, и все мы порой совершаем страшные ошибки. Мы всего лишь люди — не можем предвидеть все наперед, не умеем ясно представить масштабы последствий своих необдуманных действий.

Он прижимает меня к себе еще крепче. Зарывается носом в волосы на затылке, шумно вдыхает их запах.

— Все было не так, как ты себе придумала, — его голос, низкий, хриплый, пробирает меня до мурашек. Сердце бьется часто-часто, словно сейчас выскочит из груди. — Да, сначала меня дико выбесил этот привет из прошлого, да еще и такой настырный. Но потом, когда я узнал тебя лучше, то, как ты выглядишь, перестало иметь значение. Ты другая совсем. Да, похожа внешне, но во всем остальном — ты абсолютно другая. Небо и земля. Когда я пришел к тебе в спальню той ночью, я хотел именно тебя. Дерзкую сучку с нежной ранимой душой. Обиженную до смерти на меня, хрен знает за что. И при этом так очевидно жаждущую заняться со мной сексом, что мне даже на расстоянии мозги вело от твоих флюидов. Твоя мать была другой. Она только притворялась нежной и ранимой. Я сейчас вообще не понимаю, как мог повестись на это. В сексе она тоже другая. У нас никогда ничего подобного, как с тобой, не было. Да у меня вообще ни с кем еще такого не было, хоть и не пацан давно вроде.