– Моего сына…

– Значит, он… погиб на войне?

– Его сожгли за то, что он сказал…

Тут ее взгляд настороженно застыл на лицах гостей.

– Говори, мать, не бойся, – произнес Герен.

Вздохнув и собравшись с духом, она продолжила:

– Вот его слова: «Если Сын рожден, значит, он зачат. Следовательно, Сын не Бог, потому что не существует от века».

И тетушка Марта (так ее все называли) зарыдала, вспоминая, видимо, своих детей. А может быть, ее воображение нарисовало костер, на котором заживо горел ее сын…

Бильжо спросил ее про мать мальчика.

– Нет ее… Ушла, – был краткий ответ.

Выплакавшись, женщина подняла глаза на Гарта и поняла, что он не уедет без сына. За ним он и приехал. Спустившись по ступеням, она, обливаясь слезами, расцеловала внучатого племянника. Потом прижала его к себе, крепко поцеловала в лобик и вернула Гарту.

– Ты ведь приехал за ним? – проговорила она и прибавила, увидев кивок в ответ: – Так бери, ведь он твой. Только пообещай мне, что вырастишь из него настоящего человека и не дашь в обиду.

– Клянусь тебе, мать!

– Я верю, благородный рыцарь; у тебя лицо порядочного человека, а значит, не может быть черного сердца. А я… мне теперь будет, конечно, немного полегче…

И она снова поднесла платок к глазам.

Гарт бросил выразительный взгляд на Герена. Тот в ответ протянул целую горсть золотых и серебряных монет. Гарт положил их на крыльцо, туда, где стояли дети. Герен прибавил еще. Бильжо пристроил рядом два перстня, оба с большими яркими рубинами.

Тетушка Марта схватилась рукой за сердце. Она в жизни не видела столько денег. Подняла голову, посмотрела на рыцарей и поклонилась каждому по очереди. Гарт поцеловал ей руки. Потом присел, привлек к себе сынишку.

– Мы едем в Париж, сынок, и я забираю тебя с собой. Хочешь со мной поехать?

Раймон повернулся к бабушке. Она смотрела на него мокрыми глазами, тихо улыбаясь, и маленькое сердце затрепетало у него в груди, в глазах появились боль и жалость. Казалось, вот-вот он вырвется от Гарта и бросится в ее объятия, даже движение он сделал было, собираясь выполнить это намерение, но внезапно передумал. Ему было почти три года, и он не успел еще так сильно привыкнуть к бабушке, чтобы сказать решительное «нет!» и остаться с нею. К тому же ему очень понравился этот дядя с такими сильными руками и добрым лицом. И еще он оказался его папой. У Раймона никогда не было папы, он даже не представлял себе, какими они бывают, и вот теперь он есть и, кажется, он очень хороший и не причинит ему зла. Значит, он поедет с ним. Куда? Он еще и сам не знал, но уже понимал, что к плохим людям он не попадет, а если и так, то отец не даст его в обиду.

– Да, – ответил он на вопрос Гарта, а потом подбежал к бабушке и, как подобает настоящему мужчине, поцеловал ее в щеку.

– Ведь ты приедешь еще когда-нибудь ко мне, мой маленький? – спросила она, не сводя с него печальных глаз. – Приезжай. Я буду тебя ждать. Я уже старенькая и, может, недолго мне осталось… так перед смертью хоть поглядеть на тебя, каким ты стал…

– Да, – снова сказал Раймон, – мы приедем вдвоем с папой.

– Я рада, что жизнь мальчика устроится, – повернулась женщина к Гарту. – Сам видишь, какие неспокойные времена, того и гляди наскачут рыцари с крестами, все сожгут, всех перебьют. Я старая, мне уж все равно, а вот они… – показала она движением головы на своих внуков. – Скорее бы вырастали, чтобы не даться в руки врагу, когда силы будет у них побольше.

– Церковь воду мутит, – ответил ей на это Гарт, – наша, католическая. Сама знаешь: ваша Церковь – ее соперник, а значит, злейший враг. Первый поход она уже предприняла. Что дальше будет – Богу ведомо.

И только собрались они проститься и вскочить на лошадей, как еще два всадника подскакали к забору, к самой калитке.

– Граф Раймон Тулузский приглашает вас к себе во дворец, – объявили они гостям. – Следуйте за нами к городским воротам, где вы оставили ваших людей. Вы поедете все вместе. Не ждать же им вас, черт возьми, неизвестно сколько времени. А наш граф любит поболтать. Да и накормят всех: неблизок путь до Парижа.

– Весьма разумно, чтоб мне сгореть в аду! – тотчас оценил это предложение Бильжо. – Пора бы уже и в самом деле садиться за стол, пока совсем не отощали и не свалились с коней по дороге.

И, простившись с тетушкой Мартой или, если угодно, с двоюродной бабушкой Раймона, всадники поскакали к северным воротам.

Возвращались в Париж навеселе. Рутьеры, снабженные графом Тулузским бурдюками с вином, всю дорогу горланили песни. Им подыгрывал на лютне странствующий трубадур, которого они подобрали близ одной из деревень.

Гарт, в скором времени перестав думать о Бьянке, теперь все свое внимание уделял так неожиданно появившемуся у него сыну. Раймон сидел впереди него, с восхищением озирался по сторонам и изредка поднимал голову, чтобы увидеть лицо отца. Для него наступала новая жизнь, хотя он, конечно, пока ничего не понимал, радуясь в данный момент лишь одной этой прогулке.

Герен, улыбаясь, глядел на них. Еще несколько дней – и он обнимет свою дочь, по которой уже скучал. Она усядется у него на руке и, с улыбкой глядя в глаза, скажет: «Герен, а где ты был так долго?» Черт возьми, надо напомнить кормилице и фрейлинам, чтобы они научили ее называть его отцом. Кажется, пора бы уже.

И только Бильжо не выказывал никакой радости. Ехал, плотно сжав губы и молча глядя на дорогу. Иногда, правда, улыбался, встречаясь взглядами с Раймоном. Потом снова хмурился и, раздувая ноздри, скрипел зубами. Даже вино его не брало. Это заметил Гарт.

– Что-то случилось, Бильжо? Может, ты не здоров?

– У меня появилась некая мысль, – ответил бравый рутьер, – и я повторяю ее, как молитву. Надеюсь, Богу она придется по душе.

– Не поделишься ли со мной? Бог, думаю, не станет возражать.

– Не станет, хотя молитва эта обращена к Нему. Только бы не уехала из Парижа мадам Изабелла – вот о чем я Его прошу.

– Изабелла де Вермандуа? Зачем она тебе?

Не поворачиваясь, Бильжо недобрым голосом проговорил:

– Ты свое дело сделал, Гарт, теперь я сделаю свое.

– Что ты задумал?

Все так же упрямо глядя перед собой, сверкнув глазами, Бильжо закончил:

– Мне нет никакого дела до этой Изабеллы, будь она хоть прачка, хоть сама королева. Ей-богу, я и знать-то ее не знаю. И пусть она даже мешает чем-то королю Филиппу, мне на это ровным счетом наплевать. Это его заботы. Но она смертельно обидела моего друга, и нет ей за это от меня прощения. Не разболтай она тогда легату о Бьянке – не было бы этого разговора. Но теперь ни сам Господь Бог, ни дьявол из преисподней не спасут ее.