– Возможно, я сумею помочь, – сказала она, – если встречусь с Сервантесом.

Он поглядел на ее наряд и сказал:

– Ему следует прийти к вам. Иначе, стоит вам войти в его двор, взволнуется весь околоток, залают собаки, его домашние затеют с вами свару, много времени и расстояний будет потрачено впустую, прежде чем вы его разыщете.

– Рада, что вы так деликатны, – сказала она. – Так почему бы вам не привести его сюда?

– Если он проснулся. Ведь обычно в эту пору дня он спит. Хотя, сдается мне, это вовсе не сон. Он умирает каждое утро, после того как проработает пером всю ночь напролет. И просыпается, только если муза ткнет его под ребро и скажет: «А ну-ка встань, и за работу!» Или я нанесу ему визит и принесу деньги. – Он конфиденциально наклонился к герцогине. – Про деньги ему не упоминайте! Он их стыдится.

Герцогиня улыбнулась.

– Напротив, – сказала она, – стыдиться должно мне. Я хотя бы выйду, чтобы поздороваться с ним.

Педро первым выскочил из кареты и остановился, чтобы помочь ей, однако кучер занял более удобную позицию и оттеснил его. По какой-то причине Педро вместо того, чтобы сразу броситься в дом со своей вестью, задержался, глядя, как она выходит из кареты. Она протянула руку кучеру, одновременно чуть приподняв юбки. Ее взгляд обратился на него, ничего не выражая. Он повернулся и поспешил в дом.

Первым из дома появился не Сервантес, а его домашние, любопытствуя посмотреть на такую высокородную даму в бедном квартале, и столпились у входа во двор. Через какое-то время вышел Сервантес, сказал им несколько слов и направился к герцогине. Она смотрела, оценивая его по-новому. Высокий мужчина с выправкой солдата. Стоит мне посмотреть на мужчину, подумала она, и я сравниваю его с моим мужем. Или, вернее, на мужчину, чьи достоинство и манера держаться напоминают его благородно-энергичную осанку. Когда он стоял, вспоминала она мужа, то главенствовал. Верхом ли на боевом коне, меряя шагами ступенчатую протяженность сада в их библиотеке, или вступая на низкую ограду парка и поднимая меня к себе. Что-то от грации мужчины, продолжала она, чья жизнь была действием.

Сервантес встал перед ней, уже наклонив голову. Герцогиня предполагала, что это будет момент величайшего стыда для нее. Однако почувствовала, что ее сердце переполняет нарастающая радость. Почему? Она совлекает покрывала, мелькнула у нее мысль. Какое ироничное объяснение. И почему это чувство так ее опьяняет? Теперь ее объял трепет.

– Я приехала сказать вам кое-что, – произнесла она странным голосом.

– Ваша светлость, – сказал он негромко, – не могли бы мы вести разговор в вашей карете? Любопытство моей семьи – а вскоре, вероятно, и всей округи – довольно весомо. Как будто тебе в рот смотрят голодные, пока ты ешь.

Педро присоединился к зрителям во дворе и объяснял им, что никогда еще не видел кружев такого качества, как у нее.

– Но я ведь только что из нее вышла, – сказала герцогиня, заметив, что произнесла эти слова совсем по-детски.

Сервантес принял командование на себя. Его руки помогли ей войти в карету, а затем он сел напротив нее. Герцогиня глубоко вздохнула и посмотрела на него.

– Я получила ваше письмо, – сказала она, и это было почти лишним. Ведь она глядела на картину. И могла вступить в нее и постигнуть этого таинственного солдата, этого человека оружия, флагов, гусиных перьев… Кончики пальцев у него были в чернилах. Возможно, это тронуло ее сильнее всего остального. Она вспомнила, как ее муж садился за стол со следами чертежного угля на руках. Но это же был не ее муж. И она здесь, чтобы искупить свою вину. Однако разве это исключает возможность протянуть палец, коснуться его рта и сказать: «Взгляни, мир здесь, и из мыльного пузыря нашего внимания мы его не тревожим. Он спит, как редкая жемчужина, и пробуждается, когда мы носим его для радости или чтобы показать, что значит красота…»

– Ваш визит побуждает меня верить, – сказал он, зная, как хрупко ее состояние, – что мы можем начать сначала, как друзья.

– Я думала, увидеть вас мне будет трудно, – сказала она вполголоса, – но сейчас я нахожу, что это куда сложнее, чем всего лишь трудно.

– Ваша светлость?

Она покачала головой.

– Но с другой стороны, это много легче, чем труднее. – Она посмотрела на него прямо и открыто. – Я вновь обрела свою жизнь.

– Я рад, ваша светлость, – сказал он, сразу же поняв, что она вырвалась из насильственной темницы, в которой томилась так долго.

Она судорожно вздохнула, беря себя в руки, чтобы приступить к делу.

– Я видела Роблса, и сатира будет изъята из обращения. Предисловие было написано не мной.

Он медленно понимающе кивнул.

– Зависть, которая манипулировала мной, будет обезврежена и больше вас не потревожит, – продолжала она. – Пребывая… – она помолчала, – не в себе много месяцев, я послужила орудием низкой интриги. Теперь это позади. И, чтобы возместить все несправедливости, какие я допустила относительно вас, я оплачу Роблсу печатание вашей книги.

– В этом нет необходимости… – начал Сервантес.

Она сделала ему знак замолчать.

– Как хотите. Эти деньги – подарок. Ни я сама, ни Академия не будем значиться в роли вашего патрона, и не требуется посвящать вашу книгу мне в знак благодарности. Я чувствовала бы себя не стоящей этого. – Она вздохнула. – Академия прекращает свою деятельность, так как я не собираюсь обслуживать невежественный двор, подвергать себя угрозе мелочных страстей, которые состряпали недоразумения между нами.

Теперь он увидел в ней ту царственную красоту, которой она славилась.

– Большая потеря для двора, – сказал он вежливо, сам этому не веря.

– Насколько мне известно, – сказала она, – император не умеет читать или разучился. В отличие от своего отца, который был святым покровителем всех и всяческих списков. Императору от Академии никакого толка нет. И я подозреваю, что вкус самоназначенного министра культуры, – сказала она, подразумевая Дениа, – и непристоен, и склонен к политическим портретам и истории.

– Вы подняли бы критерии, – сказал он вежливо.

– Мое утверждение критериев, – сказала она мягко, – привело к разгулу нетерпимости. – Она задумалась. – Но, должна сказать, пусть даже я утратила чувство юмора, – продолжала она, – мне кажется, ваше произведение чересчур смешно на мой вкус.

– Вот теперь вы шутите, – сказал он.

– Меня тревожит, – сказала она, – что моя помощница Кара запирается в чулане, чтобы совладать с собой.

– Ваша светлость, – сказал он, – чем беспощаднее жестокости, тем сильнее смех.

Она переменила тему.

– Надеюсь, вам не кажется, – сказала она серьезно, – что я ничего вам не возместила.

– Ни в коем случае, – сказал он, – мне потребуется неделя, чтобы оправиться от вашей щедрости.