– Зачем? – спросила Таня с ужасом.

– Я задал тот же вопрос. Горбун ответил, чтоэто его милая прихоть. У него, мол, уже целая коллекция Гроттеров – «маготравленное дыхание», твоя прабабка и еще кто-то там. Он мне их даже мелькомпоказал. А потом Лигул спросил: согласен ли я принести ему твой эйдос?

– И ты отказал? – спросила Таня.

Ей все мерещилось, что Бейбарсов шутит. Не могон согласиться предать ее и теперь рассказывать об этом так просто!

– Нет, не отказал, – признал Глебспокойно. – Я надеялся, что надую Лигула. Скажу «да», вырвусь, а тутнаверху что-нибудь придумаю.

– Но почему ты согласился? – спросилаТаня, не устававшая удивляться, с какой легкостью Бейбарсов соглашаетсяперечеркивать чужие судьбы.

Да, он идет по головам, но что станет, когдаоднажды головы закончатся и внизу останется одна чернота? Или того хуже – небудет черноты, а только выжженные серые степи Тартара и ты сам, раздираемыйсобственными пороками, от которых никто тебя уже не защищает?

– Видишь ли, я всегда считал, что человекхозяин своему слову. Сам дал, сам взял обратно. Вильнул, сослался нанепредвиденные обстоятельства. Вот только странная получается штука: стражимрака и света почему-то очень дорожат словом и опасаются его нарушить. С чегобы это, если слово ничего не стоит?..

– И что было потом, когда ты сказал«да»? – поторопила его Таня.

– Да ничего не было. Лигул поставил мне наскуле свою печать… нет, не смотри… это банальный след разложения… А потом онвышвырнул меня. Я шагнул из дверей его кабинета и оказался по горло в жиже. Какя потом понял, это было болото где-то в Орловской области.

– И что будет теперь? – спросила Таня.

Бейбарсов дернул острым плечом.

– А что будет? Через девять дней я отправлюсьпрямым экспрессом в Тартар. А теперь, с этой раной, возможно, и быстрее.

Таня сглотнула.

– А если я соглашусь после смерти стать частьюего «коллекции Гроттеров»? – спросила она.

Глеб отрицательно покачал головой.

– Не смей! Даже если двести тысячкомиссионеров будут умолять тебя на коленях! Еще три дня назад я ухватился быза это предложение, особенно если получил бы вдобавок тебя, но теперь мне ясно,что это был блеф и уловка мрака. Лигул – лжец, причем лжец от первого и допоследнего слова.

– Но он же может излечить тебя от раны? Хотябы дать отсрочку?

– Да ничего он не может! – кашляя,крикнул Бейбарсов. – Мрак на самом деле ни над чем не властен! Не мрак ине Лигул решают, кому достанется какая душа. Мрак – ничто, кружок от ноля!Отсутствие чего-то – само по себе не может быть чем-то! Внешнее величие мрака –ничто. Он даже погубить человека не может! Нет у него на это силы и власти!

– Как это не может погубить?

– А так не может! Он лишь трясет под человекоместественные опоры – веру, надежду, любовь, чтобы человек упал сам. Сам упал,по своей свободной воле! Хоть я и достанусь Лигулу, но он ничтожество!

Бейбарсов сухо, без слюны, плюнул в пустоту,точно целил в кого-то незримого. Заглянувшая было за занавеску кошка выгнуласпину, зашипела и отпрыгнула вон.

– А-а, тоже его видит! Ишь ты! – сказалБейбарсов с усмешкой.

Таня с тревогой оглянулась, но никого незаметила.

– Ты понял это в Тартаре? Ну… что Лигулслаб? – спросила она.

– Нет. Тогда я был как в тумане. Я понял это,когда ранил себя обломком косы. Это произошло не по воле Лигула!

– Не по его воле?

– Да, не по его воле! Не Лигул властен надмоей жизнью. Он даже и из Тартара небось выпустил меня не сам, а толькоприписал себе эту заслугу. Я же говорю, что он ноль!

Бейбарсов выкрикнул это в пустоту за левымплечом Тани. В пустоте кто-то язвительно хрюкнул.

– Теперь я могу сказать правду. Я не хотелотдавать тебя Лигулу! Я подумал, что, возможно, если Ванька умрет раньше, чемпройдет названный горбуном срок, то мне удастся освободиться от клятвы иподсунуть Лигулу его. В конце концов, мы связаны через зеркало Тантала. Ну а яполучу тебя!

– И ты говоришь об этом так запросто? –спросила Таня.

Глеб по-прежнему смотрел не на Таню, а впустоту над ее плечом.

– Я говорю, как думаю. У меня нет времени шитьдля страшной правды красивые костюмчики. Я обрек Ваньку на смерть. Я заманилего к упырям, думая, что они прежде бросятся на его живую кровь! Подло – неподло, мне было плевать! «Раз я не могу прикончить его сам, пусть это сделаютупыри!» – рассуждал я. И что в результате? Ванька рисковал раз в десять больше,но все равно ранен я! Сволочь! Сволочь! Сволочь!

Для Тани так и осталось загадкой, когоБейбарсов с такой ненавистью обзывал «сволочью». Вначале ей казалось, чтоВаньку, но когда Глеб вцепился зубами в одеяло и с ненавистью рванул его, глядявсе в ту же точку, она поняла, что нет, не Ваньку. Возможно, того, кого виделив полумраке его воспаленные глаза, или себя самого.

Внезапно Таня поняла всю трагедию Глеба. Этобыл сильный, яркий и неординарный человек, наделенный множеством дарований, но,увы, лишенный простой и для многих врожденной способности говорить себе «нет».Возможно, поэтому отвратительная ведьма некогда и выбрала из тысяч детей именноего, понимая, что в нем ее темный дар разрастется и принесет плод. Бедныйперечеркнутый человек, бессильно ненавидящий весь мир за то, что мир не пожелалстать его прихотью и его игрушкой!

Таня ощутила острый укол жалости. Из жалостиявилось понимание. Или ты ограничиваешь себя сам, или тебя ограничивает жизнь.Закон простой, но убийственный, как 220 вольт в розетке. Не будь этого простогои непреложного правила, жизнь очень быстро превратилась бы в парад эгоизмов.

Таня не сразу поняла, что плачет. Лишь когдагубы вдруг намокли, а язык стал настойчиво слизывать мешающие соленые капли.Глеб, выкрикивающий что-то злое, вдруг увидел ее глаза, застыл, одеревенеллицом, а потом нижняя его челюсть как-то смешно затряслась.

– Уйди! Уйди – тебе говорят! Не надо меняжалеть! Ненавижу! – крикнул он.

Не задумываясь, Таня прижала к себе его головуи стала гладить Глебу волосы. Ей казалось, никогда и ни к кому она неиспытывала такую всепоглощающую жалость. В этот момент впервые и на всю жизньТаня поняла, что злых и страшных людей нет. Есть люди больные, озлобленные,потемневшие, нуждающиеся в помощи и понимании. И еще она поняла, что теперь,когда дар этот открылся, она уже не сможет остановиться и будет любить всех, вкаждом видя искру поруганного света.