Возглавлял эту группу Пабло Паланкар, который по-испански знал не более десятка слова, но в воздухе себя вел, как потомственный тореро. Вот как описывал один из его боев Михаил Кольцов:

«Кошмарная ночь. „Юнкерсы“ бесновались с одиннадцати вечера до пяти утра. Они громили полутонными бомбами весь центр города, но больше всего досталось госпиталям. Беспрерывно дрожали стены, звенели разбитые стекла, истерически кричали раненые. Лазарет, размещенный в отеле „Палас“, превратился в окровавленный сумасшедший дом.

На рассвете бомбежки стихли: то ли устали летчики, то ли нужно было заправить „юнкерсы“. Но вот из-за фашистского воронья небо снова стало черным. Завыли сирены, и люди помчались в переделанные в бомбоубежища подвалы, которые зачастую превращались в братские могилы.

И вдруг – я глазам не поверил – люди остановились и, задрав головы, устремили глаза в небо. Когда я посмотрел вверх, то, честное слово, чуть не зааплодировал: откуда-то сверху на обнаглевшие от безнаказанности „юнкерсы“ навалилось два десятка „курносых“. Они врезались в сомкнутый строй бомбардировщиков, пятерых тут же подожгли, а остальные заметались, не понимая, что за истребители их атакуют.

А мадридцы с нескрываемым восторгом наблюдали за акробатическими фигурами пилотажа, за боевыми разворотами и, как в неистовую мелодию фламенко, вслушивались в гул и стрекот пулеметных очередей. Десять „юнкерсов“ загнали тогда истребители в землю!

Но вот на одного из „курносых“ навалилась целая стая „хейнкелей“. Судя по всему, у пилота „чатоса“ закончились патроны – его пулемет молчал. Он сделал боевой разворот и попытался пойти на таран, но ему в хвост зашел один их фашистских истребителей и срезал храброго „чатоса“.

Толпа так и ахнула! Но как же она взорвалась от радости, когда раскрылся парашют и летчик приземлился прямо на бульваре. Его тут же подхватили на руки и понесли к автомобилю. А еще не остывший от боя Пабло Паланкар – так звали героя, смущенно улыбаясь, говорил, что не сделал ничего особенного, что ему очень жаль сожженного самолета и что впредь он будет сражаться так, чтобы за сбитые фашистские самолеты не надо было платить республиканскими».

Этот репортаж, напечатанный в «Правде», а потом перепечатанный всеми испанскими газетами, сделал Паланкара национальным героем: его искали мадридские журналисты, с ним хотели встретиться активисты и особенно активистки общественных организаций, но найти капитана Паланкара никто не мог. И это немудрено, так как никакого Пабло Паланкара не существовало, а был молодой советский летчик Павел Рычагов.

Судьба этого человека настолько удивительна, замечательна и в то же время по своей трагичности характерна для своего времени, что не рассказать об этом просто нельзя. Но я это сделаю несколько позже. Расскажу я и о другом замечательном летчике – генерале Дугласе, на самом деле Якове Смушкевиче, который блестяще проявил себя в Испании, но потом разделил печальную участь своего младшего друга. Как ни грустно об этом говорить, но в эту жуткую мясорубку попал и Михаил Кольцов.

А пока что они, если так можно выразиться, были на коне: вся Испания влюблена в капитана Паланкара, весь мир читает репортажи Михаила Кольцова, и будущее им рисуется без каких-либо облаков. Больше того, намекнув на то, что с ним хотят побеседовать в Кремле, Михаила Ефимовича срочно вызвали в Москву. Перед отъездом они с Зуевым распили последнюю бутылку водки, и почему-то не радовавшийся возвращению домой Кольцов сказал то, чего Василий так долго ждал.

– Ты мне скажи, – начал издалека Кольцов, – в Гражданскую ты наследил основательно?

– На мой взгляд, нет, – пожал плечами Зуев. – Воевал как все. В Добровольческой армии командовал взводом, у Врангеля – ротой. А вообще-то я – сугубо гражданская личность, по образованию горный инженер, и в армию был призван во время Первой мировой.

– А весь это вздор с Андоррой, в это-то зачем ввязался?

– Почему же «вздор»?! – обиделся Зуев. – Никакой это не вздор. Власть мы там не захватывали, переворотов не устраивали, к стенке никого не ставили и за три года из отсталого пастушеского края сделали вполне благополучную и, главное, независимую страну.

– А вся эта дребедень с «царем Борисом»?

– Ну, это так, шутка, – смутился Зуев, – головокружение от успехов. Но мы эту ошибку исправили, и теперь Андоррой правит законно избранный президент, который, как ты знаешь, чем может и как может поддерживает республиканское правительство Испании.

– В этом ваш Борька молодец! В Москве я так и скажу, – многозначительно поднял он палец. – Ну, а ты, Добрыня Никитич, – плеснул он Зуеву в стакан, – ты в Москву не хочешь?

– Еще как хочу! – выдохнул Василий. – Но, как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают.

– Грехи ведь можно и замолить.

– Как так?

– Ну, скажем, принося родине пользу, находясь за ее пределами.

– Я не против, – все понял Зуев. – Но это имело бы смысл, если бы я был гражданином Германии, Италии или традиционно косо поглядывающей в сторону России Англии. А так что я могу, будучи гражданином Андорры?

– Ты можешь свободно передвигаться по европейским столицам, – с нажимом сказал Кольцов, – а это немало. Давай сделаем так: я тебя кое с кем познакомлю, а там уж, как договоритесь. Лады? – поднял он стакан.

– Лады! – чокнулся с ним Зуев.

Когда выпили и как следует закусили, Зуев поинтересовался, когда Кольцов думает вернуться.

– А черт его знает, – отмахнулся Кольцов. – Дел у меня – выше крыши, но, главное, хочу свои репортажи издать в виде книги.

– Отличная идея, – поддержал его Зуев. – И назови книгу «Испанские записки»

– Нет, записки – это как-то беззубо и отдает интеллигентскими мемуарами, а то и равнодушными воспоминаниями.

– А если дневник?

– «Испанский дневник»? А что, это звучит. И прием хороший: буду описывать, что видел и что слышал изо дня в день, вплоть до отъезда.

– Ты на самолете?

– До Марселя на самолете, а дальше – на поезде.

– Я провожу.

– Спасибо… Да, чуть не забыл: помни, что ты корреспондент независимых «Вестей Андорры». Цензуры у вас нет, поэтому не стесняйся писать горячие репортажи: через день-другой их перепечатают все прогрессивные газеты, и так во всем мире узнают беспощадную и неприкрашенную правду о том, что творится в Испании.

И надо же так случиться, что один из самых обличительных и страшных репортажей Зуева родился через несколько минут после отлета Кольцова.

Только-только его самолет исчез за облаками, как вдруг над аэродромом Барахас появился «юнкерс». Он шел высоко и без всякого прикрытия.

– Хорошая добыча, – бросился к своему «курносому» один из пилотов и тут же остановился, – но не достать.

А «юнкерс», сделав разворот над аэродромом, сбросил на парашюте какой-то ящик. Зуев подбежал к нему одним из первых.