Им было как-то не по себе, и оба чувствовали, что побледнели.

Карл удивленно спросил:

— Откуда же он мог знать, что здесь взорвется бомба?

Испанец опять начал возбужденно уговаривать, чуть ли не заклинать их.

Вальтер вдруг ударил себя по лбу.

— Comprendo! Понял! — воскликнул он. — Боже ты мой, это же ясно как день. Та сторона улицы открыта неприятелю, она простреливается. А эта сторона защищена. Здесь мы точно в окопе. Сообразил? Comprendo?

Испанец, должно быть, понял объяснение Вальтера, он одобрительно кивал, многословно добавляя что-то свое, и в заключение удовлетворенно похлопал Вальтера по плечу.

В самом деле, на той стороне улицы не было прохожих, все движение происходило на этой стороне. Но после взрыва многие снова пересекали мостовую, заходили в магазины, в кафе на противоположной стороне. Милиционер знаками объяснял Вальтеру и Карлу, что они тоже могут спокойно идти туда.

— Как же так? — спросил Карл.

Испанец говорил и говорил, но немцы ничего не понимали. Как они ни напрягали внимание, не было никакой возможности уловить смысл льющейся потоком речи. Испанец наконец показал на часы и стал считать: «Uno, dos, tres, cuatro, cinco… diez». — Затем он описал рукой дугу и сказал: «Бум!»

— Ага! — смекнул Вальтер. — Каждые десять минут, значит!

Каждую десятую минуту фашистская артиллерия посылала с противоположного берега Мансанареса в этот район снаряд.

— Comprendo!.. Comprendo!.. — Они жали друг другу руки, смеялись, радовались, говорили: «salud» и «compañeros»[20]. Испанский товарищ говорил, Карл и Вальтер тоже говорили, и теперь уже не важно было, понимают ли они слова, — они поняли друг друга.

— Atención![21] — раздался возглас, и Вальтер вместе с Карлом скрылись в подъезде ближайшего дома.

Так и есть! Снова свист, шипение — и оглушительный взрыв. Они выглянули из подъезда. На этот раз снаряд ударил далеко отсюда, у самого парка, в который упиралась длинная улица.

Испанец посмотрел на свои часы и одобрительно кивнул. По-видимому, у фашистов часы были точные.

III

Дни тянулись за днями, приходилось ждать и ждать. Вальтер уже не один раз обращался к командованию интернациональных бригад с просьбами и заявлениями. Ведь он не турист, он приехал в Испанию, чтобы вступить в Интернациональную бригаду, чтобы сражаться. Но дело его подвигалось не так быстро, как бы ему хотелось. Ему предложили сотрудничать в одной из бригадных газет. В каждой бригаде была своя печатная газета, а в батальонах, кроме того, выпускались газеты на гектографе. Вальтер отказался, он не хотел и здесь, в Испании, бороться только пером. Здесь — нет. Он ссылался на то, что многие немецкие писатели и журналисты сражались в интернациональных воинских частях как солдаты, комиссары.

Вначале он жил, по приглашению испанских журналистов, в бывшем дворце, превращенном в клуб работников печати. Дворец находился у самого Мадридского парка, недалеко от Зоологического сада. Но затем, чтобы поддерживать постоянную связь с командованием интернациональных бригад и решительнее отстаивать свои интересы, он переселился в Генеральный комиссариат интернациональных бригад на улице Веласкеса, где помещались общежития для офицеров и солдат, остановившихся в Мадриде проездом или на некоторое время. Здесь он снова встретился с Карлом Фризе и Али Хевке. Они уже получили обмундирование и ждали отправки: Карл — в Альбасет, на курсы офицеров, Али, уже отбывавший воинскую повинность, — во фламандскую роту батальона имени Эдгара Андре. Оба были в веселом, даже задорном настроении, и Карл, чтобы отпраздновать встречу, угостил друзей бутылкой красного испанского вина.

Карл и Али давно уже уехали из Мадрида, когда наконец, незадолго до рождества, Вальтер получил приказ отправиться в Одиннадцатую интернациональную бригаду и явиться в штаб.

Радостно взволнованный, он выбежал на улицу, отыскал в кафе на углу улицы Алкала спокойное местечко, заказал черный кофе и принялся писать письма, что он все время откладывал.

Первый привет — матери. Ей следовало писать осторожно, учитывая, что письмо будет прочтено в гестапо, но и говорить намеками не имело смысла: мать вряд ли поймет его. Пришлось ограничиться двумя-тремя сердечными словами в надежде на скорую встречу. Ведь самое главное — подать о себе весточку да послать привет.

Второе письмо — Айне. Вальтер, говоря откровенно, не успел по-настоящему стосковаться по ней, слишком захватили его новые впечатления и переживания, слишком много промелькнуло картин и судеб. Иногда он задавал себе вопрос, хочет ли он, чтобы Айна была здесь. Много женщин и девушек самых различных национальностей приехало в Мадрид, они помогали испанцам защищать республику. Но Вальтер был рад, что Айна осталась в Париже; она и там вела важную, нужную работу. Он нисколько не боялся за себя, но за нее вечно дрожал бы. Ему невольно вспомнились прощальные слова Альберта и его усмешка, подчеркивавшая лукавый намек: «Я буду смотреть за ней в оба и в случае чего… ну, ты понимаешь… извещу тебя».

Письмо написалось иначе, чем хотелось бы Вальтеру; это был скорее отчет. И заключительные слова «Нежно обнимаю» казались здесь даже не совсем уместными. Вальтер колебался, отправить ли свое послание в таком виде, но в конце концов решил отправить.

Третье письмо предназначалось для товарища Оскара, руководителя эмигрантской партийной группы в Париже. Вальтер просил его переправить сына, Виктора, из Гамбурга в Копенгаген; не хочет он, чтобы мальчика насильно втиснули в гитлеровский мундир. К письму он приложил адрес Кат.

А ведь Айне он не сообщил главного, вспомнил вдруг Вальтер, что он отправляется на передовые позиции, в Интернациональную бригаду. И он приписал на полях: «Завтра еду на фронт. Посмотрим, на что я гожусь». Это вышло как-то по-мальчишески задорно, в чем он тут же сам себе признался.

Ландшафты средней Испании мало привлекательны зимой. Дорога шла по однообразной голой степи, мимо жалких деревушек с большими мрачными церквами и пышными господскими усадьбами. Ни деревца, ни кустика, ничего, кроме голых склонов, кроме камня, песка и полузасохших степных трав. Издали казалось, будто горные склоны, с их черными и желтыми пятнами, разъедены какой-то страшной болезнью. Выше лежал снег, как бы прикрывая раны. В ущельях пронзительно завывали срывавшиеся с плоскогорья ледяные ветры. Ничто не напоминало солнечной Испании, это был какой-то холодный лунный ландшафт.

Перед отъездом Вальтер получил в Генеральном комиссариате серо-зеленый полевой плащ, нечто вроде пелерины, да еще одеяло и грубые сапоги. Под кожаной курткой на нем был шерстяной свитер, и все-таки мороз изрядно пробирал его. А ведь он сидел в кабине грузовика, рядом с шофером; пятеро других товарищей примостились в открытом кузове, среди ящиков с медикаментами.

Они добрались до Куэнки, главного города одной из провинций, и Вальтеру показалось, что перед ним