На полке лежал уже ненужный Есенину пистолет. В городе, на какой-нибудь глухой улочке это было очень серьезным оружием в руках людей, которые бьются за свою жизнь. Но здесь, в вагоне, Есенин не успел за него даже схватиться. Грустно, но уже все равно. Жребий был брошен, и игра проиграна вчистую.

В вагоне распоряжается тот самый толстый «инженер из МПС», который тыкал Есенину кольтом в физиономию. По фамилии его называли Васильев. Он позволял Есенину под усиленным конвоем сходить в уборную.

Здесь же, и тоже в наручниках, сидел Эрлих с угнетенной невинностью в бегающих глазах. Господи, кому при такой дешевой мизансцене нужен такой дешевый маскарад!

Проходя через вагон, Есенин криво улыбнулся Эрлиху. Поэт не доверял этому случайному человеку, даже считал, что на предательство со стороны «Вовы» — один шанс на сто. Вот этот шанс и выпал.

…Со всем багажом — а перечень сумок был внушительным — выехали с Московского вокзала на машинах в сторону Исаакиевской площади.

Поздно вечером во внутреннем дворе мини-ГПУ Васильев долго ковырялся ключом в наручниках поэта — никак не мог открыть их.

Руки Есенина опухли, превратились в «подушки». И он разминал кисти рук и иронизировал: «Как это вы, товарищ Васильев, при всей вашей практике, до сих пор не научились с наручниками справляться?».

…Есенин стоял совсем пришибленный — он едва соображал что-нибудь сейчас. Вокруг него плотным кольцом выстроились все 10 или 15 захвативших его чекистов, хотя между ними и свободой — многометровые кирпичные стены импровизированной тюрьмы ГПУ, переоборудованной из стародавнего строения.

Есенина провели по какой-то узкой лестнице вниз. Наверняка в подвал. Здесь тоже был лабиринт коридоров.

Двухчасовой обыск. «Одиночка». Четыре шага вперед, четыре шага назад.

Бессонные ночи. Лязг тюремных дверей… И ожидание.

В коридорах тюрьмы собачий холод и образцовая чистота. Надзиратель шел сзади и командовал: «Налево… Вниз… Направо…». Полы устланы половиками.

В циклопических стенах — глубокие ниши, ведущие в камеры. Это — «одиночки».

Есенина ввели в кабинет следователя, и он, к своему изумлению, вновь увидел Васильева, восседавшего за огромным, будто министерским, письменным столом.

Теперь его руки не дрожали; на круглом, хорошо откормленном лице — спокойная и даже доброжелательная улыбка.

Есенин понимал, что у Васильева есть все основания быть довольным. Это он провел всю операцию, пусть несколько театрально, но втихомолку и с успехом.

Это он поймал вооруженного человека. Это у него на руках какое ни на есть, а все же настоящее дело, а ведь не каждый день, да, пожалуй, и не каждый месяц ГПУ, даже ленинградскому, удается из чудовищных куч всякой провокации, «липы», халтуры, инсценировок, доносов, «произведений» и прочей трагической чепухи извлечь хотя бы одно «жемчужное зерно» настоящей контрреволюции, да еще и вооруженной.

Лицо Васильева лоснилось, когда он приподнимался, протягивая руку Есенину, и говорил:

— Садитесь, пожалуйста, Сергей Александрович!

Есенин садится и всматривается в это лицо, как хотите, а все-таки победителя. Васильев протягивает Есенину папиросу, и тот закуривает.

— Чаю хотите?

Через несколько минут принесли чай, настоящий чай, какого «на воле» нет, с лимоном и сахаром.

— Ну-с, Сергей Александрович, — начинает Васильев, — вы, конечно, прекрасно понимаете, что нам все решительно уже известно. Единственно правильная для вас политика — это «карты на стол».

— Не понимаю, какие тут «карты на стол», когда все «карты» и без того в ваших руках, — ответил Есенин.

— Все очень просто, — с ухмылкой сказал Васильев. — Помимо показаний вашего сообщника Вольфа Эрлиха у нас есть показания других и, скажем так, показания Тарасова-Родионова. Вы знаете, о чем я говорю.

Чай и папиросы уже почти совсем успокоили нервную систему Есенина. Теперь можно наблюдать за Васильевым, расшифровывать его интонации и строить какие-то планы самозащиты.

— Не понимаю, что вы имеете в виду конкретно? — Есенин пытался разыгрывать простака.

— Я должен вас предупредить, Сергей Александрович, что вашей безопасности ничто и никто не угрожает. В особенности если вы последуете моему совету. Мы не расстреливаем преступников, гораздо более опасных, чем вы. Наша задача — не карать, а исправлять…

Есенин сидел в мягком кресле, курил папиросу и думал о том, что это дипломатическое вступление ничего хорошего не предвещает. Следователь просто его обрабатывает. А это может означать только одно: на базе бесспорной и известной ГПУ и без него, Есенина, фактической стороны «дела» гражданина Есенина тот пытается создать какую-то «надстройку», раздуть «дело» и впутать в него кого-то еще. Кого именно, еще пока неизвестно.

— …Вы, как разумный человек, понимаете, что ход вашего «дела» зависит прежде всего от вас самого. Следовательно, от вас зависят и судьбы ваших родных: родственников в Москве — детей, жен… Поверьте мне, что я не только следователь, но и человек.

«Ну-ну, — подумал Есенин. — Не ГПУ, а какая-то заутренняя служба в церкви».

— Скажите, пожалуйста, товарищ следователь, вот вы говорите, что не считаете меня опасным преступником. К чему же тогда такой, скажем, расточительный способ ареста? Отдельный вагон, вооруженные люди…

— Ну, знаете, вы не опасны с точки зрения советской власти.

Васильев посмотрел на Есенина в упор, как бы ставя этим взглядом точку над каким-то невысказанным «i».

Есенин понимал, что это значило: или вы подпишете все, что вам будет приказано, или…

— Мне кажется, товарищ Васильев, что все совершенно ясно, и мне только остается письменно подтвердить то, что вы и так знаете.

— А откуда вам известно, что именно мы знаем?

— Помилуйте, у вас есть товарищ Эрлих.

При фамилии Эрлиха Васильев слегка улыбнулся.

— У нас есть еще показания писателя Тарасова-Родионова. Вы знаете, что я имею в виду. Телеграмму. Где вы прячете депешу?

— Я все придумал. Нет никакой телеграммы.

— Перестаньте лгать, гражданин Есенин! — с неожиданной злобой бросил следователь. — Вы дадите адрес, где она спрятана? Иначе будет хуже. Кстати, у нас есть еще и своя история — по линии шпионажа в пользу Англии. Так вы и бежать собираетесь. Побег за рубеж. Это уже посерьезнее.

— Ага, так вы мне еще и вредительство припишете?

— Послушайте, — Васильев усмехнулся, — следствие веду я, а не вы.

— Понимаю. Впрочем, для меня дело так же ясно, как и для вас.

— А мне не все ясно. Как, например, вы достали оружие, а документов нет?

Есенин объяснил: пистолет он привез из-за границы. Из США.