они представляют сугубо исторический интерес и с разбираемым земельным вопросом соприкасаются мало[1048]. В них скрыто затаённое стремление настроить крестьян против землевладельцев: впервые за существование III Госдумы, сказал оратор, мы являемся свидетелями попытки стравить два класса; до сих пор это было привилегией так называемых мракобесов. Голицын открыто обвинил Милюкова: вы с соратниками, сказал он, сознательно включаете в программу своей партии такие посулы, «в осуществление коих вы сами не верите»[1049]. По поводу общинных настроений кадетов Голицын заметил: «Понятия совершенно перепутались, и невольно думается, будь теперь на посту министра внутренних дел Д.А. Толстой (известный консерватор эпохи Александра III. —А.П.), то он пользовался доверием этих скамей», — тут он указал на места кадетов, трудовиков и социалистов[1050]. Их страстное желание уберечь общину объясняется просто: сохранить владычество над массами, над послушным для них материалом[1051]. Эту мысль, вызвавшую одобрение у многих присутствующих, следует признать справедливой и точной[1052]. Когда уже в эмиграции И.И. Петрункевича спрашивали, почему партия выступила против столыпинских аграрных преобразований, этот видный кадетский деятель уходил от ответа. Но никто не сомневался: позиция стойких противников реформ, привлекательная для крестьянских масс, давала возможность разыгрывать революционную карту[1053].

От правительства в прениях участвовали руководитель главного управления земледелия и землеустройства А.В. Кривошеин и товарищ министра внутренних дел А.И. Лыкошин. Правой рукой Столыпина в земельных преобразованиях принято считать Кривошеина. Но он, не обладавший ораторским даром, старался лишний раз не произносить публичных речей. Известно лишь одно его выступление с думской трибуны в ходе прений по закону 9 ноября 1906 года: в нём излагались общеэкономические аспекты[1054]. Гораздо большую роль в обсуждении играл не столь известный сегодня Лыкошин: его профессиональные познания в сельскохозяйственной сфере и ораторские способности позволяли свободно полемизировать. В частности, он подробно остановился на идее не трогать общину и объявил её абсолютно неприемлемой. Нельзя даже представить себе, какие вопиющие злоупотребления совершаются, когда, с одной стороны, есть бесправная личность, а с другой — самоуправная толпа. И страшно, что именно такую разлагающуюся общину предлагают нам в качестве идеала справедливости и спасительного инструмента от обезземеливания. Факт её существования лишь маскирует обезземеливание, а не уберегает от него[1055].

Эти жаркие дебаты вынудили правительство ограничить скупку участков крестьянами, вышедшими из общины, шестью наделами, хотя первоначально речь шла о девяти[1056]. Причём ограничение касалось приобретения наделов у таких же крестьян, а в остальных случаях крестьянин был волен покупать земли столько, сколько ему угодно. Иначе говоря, закон создавал условия, при которых каждый мелкий землевладелец имел возможность увеличить свою надельную площадь лишь за счёт более крупного владения[1057]. Эта мера была очевидно нацелена на поддержание того слоя собственников, который можно считать аналогом сегодняшнего среднего класса. Пример такого подхода являла собой Дания — страна классического мелкого землевладения, о сохранении которого заботилась власть, ибо мелкое хозяйство более выгодно с экономической точки зрения. Правда, там не ограничивали скупку наделов, а использовали другие, не менее эффективные методы. Каждый датский хозяин мог приобрести любое количество земельных участков, но с тем условием, чтобы на каждом из них велось отдельное хозяйство. Так как свыше известных пределов это сделать немыслимо, то фактически мы имеем дело всё с тем же искусственным ограничением, призванным поддерживать сложившуюся структуру землевладения[1058]. Однако эти доводы властей вызвали стойкое неприятие части думцев — в основном представителей правых фракций из числа помещиков. Председатель Земельной комиссии Шидловский, отстаивавший правительственную позицию, говорил, что вопрос о нормировании скупки крестьянских наделов обсуждался намного более страстно, чем проблемы общины[1059]. Список желавших высказаться против предлагаемой меры оказался весьма внушительным, в то время как защитников набралось совсем немного[1060].

Например, херсонский помещик В.Р. Буцкий, активно приветствовавший демонтаж общины, теперь не менее энергично возмущался намерением ввести ограничения на покупку надельных земель, уверяя, что над народом нависла новая грозовая туча стеснений. До каких пор «мы будем пеленать его, как малое детище?» — вопрошал он и добавлял: принятие законопроекта обесценит землю, а значит, пострадают люди дела. Буцкий напомнил те дни, «когда революционный террор дошёл до своего крайнего предела», когда было невозможно не только пахать, «но и даже жить в своих собственных родовых усадьбах»[1061]. Многие коллеги Буцкого настаивали на полной свободе купли-продажи надельной земли для всех, кто имеет к ней отношение, подразумевая в первую очередь помещиков и исключая нежелательных элементов, ведущих спекулятивные операции. Однако правительство не спешило идти в этом направлении. Товарищ министра внутренних дел Лыкошин категорически не соглашался с тем, что введение ограничений чем-то унижает крестьян и является шагом назад на фоне принятого указа от 9 ноября 1906 года[1062]. Раскрепощение крестьянских земельных хозяйств следует проводить осторожно, постепенно, чтобы с появлением на рынке они не служили материалом для образования крупных владений. А говорить, что такая опасность исключена, нельзя: мудрость законодателя и заключается в своевременном принятии предупреждающих мер. Масса собственников формируется в условиях, когда они ещё не приспособились к рыночной обстановке[1063]. Суть ситуации хорошо передаёт такой пример: если пускающийся в путь машинист резко рванёт от платформы, то он рискует зацепить и себя, и пассажиров, сидящих в поезде. Следует посоветовать машинисту набирать скорость постепенно, и в этом гарантия общей безопасности[1064].

Перипетии вокруг прохождения железнодорожных смет и аграрного законодательства позволяют увидеть, что подавляющее количество народных избранников, входящих в Государственную думу, отличались низкой компетентностью и отсутствием управленческих навыков. Нижняя палата, которую сегодня выставляют носителем модернизации, никак не могла выполнять эту функцию. В значительной мере этому препятствовала и избыточная политизированность депутатского корпуса, больше нацеленного на пропагандистские акции, чем на профессиональную работу. Достаточно вспомнить, сколько законопроектов в силу названных причин было из-за этого отвергнуто Думой. В первую очередь речь идёт о законе «О подоходном налоге». Его разрабатывал Госсовет старого образца, где концентрировались кадры, прошедшие большую бюрократическую школу. В 1907 году подготовленный проект был внесён в Думу правительством, после чего в течение восьми (!) лет он «гулял» по многочисленным думским комиссиям[1065]. Причём столь длительное пребывание в недрах нижней палаты не сопровождалось никакими улучшениями или исправлениями. Специалистов, способных вникнуть в суть документа, в Думе не нашлось, и лишь некоторые наиболее усидчивые депутаты удосужились прочитать подготовленные материалы. А ведь они вобрали в себя огромную работу по изучению разнообразного опыта европейских стран, перешедших на подоходную налоговую систему[1066];