к всплеску активности низов не имели ни малейшего отношения. Причиной послужило событие совсем иного рода. В июне 1877 года правительство озаботилось составлением полноценного земельного кадастра: такое масштабное обследование проводилось впервые после освобождения крестьян[1114]. В последующие два года обширная работа землемеров сильно взбудоражила население: все губернии полнились слухами о грядущем переделе земли по уравнительному принципу. Крестьяне пребывали в уверенности, что эта инициатива, как и в 1861 году, исходит от царя, который отберёт землю у дворянства[1115]. В таком исходе их убеждала и победа в только что закончившейся Русско-турецкой войне. Администрации на местах информировали: причиной подобных слухов послужили опросные листы, розданные для сбора сведений о размерах наделов и качестве земли[1116]. Глава МВД Л.С. Маков вынужден выступать со специальным разъяснением, где со ссылкой на монарха решительно опровергались слухи о каком-либо переделе и подтверждался законный порядок владений[1117]. Министерское объявление рассылали по всем губерниям для оглашения в волостях и церквах. Поэтому не удивительно, что убийство Александра II (1 марта 1881 года) породило в народе слухи, что царя убили дворяне, недовольные освобождением крестьян и противящиеся переделу земли по справедливости[1118].

В 1870-е к особенностям крестьянского хозяйства обратились уже не только в правительственных комиссиях, но и в исследовательских кругах. Даже К.П. Победоносцев, начинавший карьеру на научной ниве, в своём популярном учебнике по гражданскому праву рассуждал о специфичности общинного владения и его несовместимости с римским правом. Победоносцев считал тревожным и опасным, что крестьяне руководствуются своими обычаями в регулировании хозяйства, и выражал надежду на вовлечение населения в цивилизованный гражданский оборот[1119]. Другие не ограничивались охранительными призывами. Ряд важных наблюдений содержало известное исследование А. Ефименко. Воззрения крестьян на собственность, писал автор, вытекают из их взгляда на труд «как единственный, всегда признаваемый и справедливый источник собственности»[1120]. Именно труд находился в основе всех крестьянских правоотношений. Признание любого материального благополучия напрямую зависело от величины затраченного труда. Этим же определяется и право наследования, ориентированное не на степень родства или завещание, а на вложенный в общее дело труд: только трудовое участие открывает безусловное право наследования. Что касается земли, лесов, вод, то, по народному убеждению, на них вообще не может распространяться право собственности: они не созданы людьми, а значит, не являются продуктами труда. Таковы основополагающие взгляды народа на собственность[1121]. Заметим, именно отсюда проистекало пренебрежительное отношение к собственности правящего класса, которая в глазах народа не связана с трудовым началом. Законодательство же, базирующее на римском праве, не признавало за трудом самостоятельного юридического значения. Здесь крылись истоки внутреннего конфликта — между гражданским правом господствующих верхов и правосознанием трудовых низов.

Не учитывать этого обстоятельства в практической политике было невозможно. Отсюда курс на поддержание общинных порядков, стремление не дразнить крестьянскую среду различными чуждыми ей новшествами. Ключевую роль в этом сыграл Сенат, чьё нормотворчество того периода — наглядное тому подтверждение. Например, по сенатскому постановлению от 20 марта 1887 года член общины мог отдавать свой участок в аренду постороннему лицу не иначе как с согласия мира[1122]. Другим решением определялось, что сельское общество вправе воспретить своему члену такое отчуждение принадлежащего ему имущества, «которое не вызывается разумной потребностью и может ввести общество в убытки по платежу повинностей» и т. д.[1123] Законодательство коснулось и регулирования семейных разделов: они могли производиться лишь с согласия того же общества[1124]. Наиболее громким делом, по которому на подворные участки стали окончательно смотреть как на семейно-трудовое достояние, стал процесс по конкретной жалобе крестьян. Разбирательство длилось несколько лет, пройдя через все инстанции, вызвало разногласия в Сенате; окончательную точку в 1887 году поставил Государственный совет[1125]. Противники общины даже указывали, что этот институт в пореформенную эпоху фактически создан толкованиями Сената[1126]. Власти не скрывали: их усилия направлены на поддержание сословия от социального расслоения, влекущего за собой подрыв податных сил. Именно в 1880-е годы разрабатывается базовый закон крестьянской политики «О некоторых мерах к предупреждению отчуждения крестьянских наделов»[1127]. Его готовило совещание во главе с товарищем МВД В.К. Плеве; министр Д.А. Толстой предполагал издать закон в качестве «временных правил», причём одновременно объявить о созыве представительной структуры аналогичной Редакционным комиссиям, вырабатывавшим Положение 1861 года. Иными словами, в правительстве возобладала точка зрения идти законодательным путём через Государственный совет[1128]. Добавим, что курс на укрепление общинных порядков крайне непопулярен в либеральной научной среде, где его объявляют бюрократическо-полицейским с привкусом социализма, прикрытым для приличия патриотической литературой[1129].

Закон 14 декабря 1893 года, затруднявший выход из общины, выделяется в череде законодательных актов на крестьянской ниве. Впервые со времён освобождения от крепостного права законопроект рассматривался Государственным советом, также вызвав горячие дискуссии и разномыслия[1130]. Признано, что спустя 32 года после реформы, когда в новых условиях выросло целое поколение, крестьянское бытие ещё остаётся неустроенным[1131]. Группа членов Госсовета считала недопустимым ограничивать крестьянство в праве владения землёй на началах частной собственности, а также в распоряжении наделами. Эту позицию отстаивал бывший министр финансов Н.Х. Бунге, представивший к прениям обширную записку[1132]. Однако большинство всё же ориентировалось не на теоретические постулаты, а принимало во внимание иные, не менее серьёзные соображения. Сельский быт характеризовался особенностями, убеждавшими в невозможности открыть «шлюзы» для широкого частнособственнического переустройства деревни. Это нисколько не противоречило крестьянскому сознанию, а наоборот, «совершенно совпадало с издавна сложившимся мировоззрением нашего народа»[1133]. Правда, народное мировоззрение трактовалось сугубо в монархическом ключе: якобы крестьянство считает землю собственностью государя, а не дворянства, кое в глазах широких масс не владело ею на основаниях, проводимых римским правом: имения только даровались на службу[1134]. Конечно, такие пассажи отражали внутриэлитные нюансы и имели немного общего с крестьянским сознанием, по которому вся земля — божья, и к ней в принципе неприменимы частнособственнические категории. Важным итогом слушаний в Госсовете стало постановление о пересмотре всего крестьянского законодательства. Но об этом не решились объявлять публично, дабы не породить среди населения напрасные ожидания, как в конце 1870-х[1135].

Спустя пару лет в Госсовете состоялась не менее острая схватка между сторонниками и противниками перевода крестьян на частное владение. В мае 1896 года утверждено поземельное устройство сибирского крестьянства[1136]. Это было весьма актуально, поскольку местное население в административном отношении находилось в положении 1830-х годов; даже структуры Министерства государственных имуществ в Сибири отсутствовали. Учитывая