абстрактной справедливости. Ментальность крестьянина выражалась не в последовательном применении норм, а в достижении справедливости по конкретным условиям каждого случая; решать не только по «делу», но и по «человеку» (личные характеристики)[1188]. Особый интерес вызывает 14 глава «Об артелях», где были аккумулированы различные законодательные фрагменты, рассредоточенные по различным актам — положение о найме на сельхозработы, торговом уставе и т. д. Проект нацеливался на поддержку этой народной формы самоорганизации, отказывался от регистрации артелей, признавая достаточным обычный договор[1189].

Ещё одним важным звеном явилась разработка проекта Положения о волостном суде, коих по стране насчитывалось свыше девяти тысяч. Здесь рассматривалось громадное большинство как проступков, так и незначительных имущественных споров; свыше 80 % населения пользовались их услугами[1190]. Редакционная комиссия высказалась за невозможность уничтожения волостного суда и в соответствии с этим сосредоточилась на его эффективности. Речь шла о качественном уровне личного состава судов, повышении материального обеспечения судей, предусматривалось создание апелляционной инстанции для волостных приговоров[1191]. Подготовленный проект из 233 статей должен был заменить небольшую главу о волостных судах (22 ст.), содержавшуюся в Общем положении о крестьянах. Конечно, это стало значительным шагом вперёд, хотя российское судопроизводство регулировалось законом из 1800 статей. Но такой разветвлённый текст оставался малодоступным крестьянскому правосознанию; также как ни один из действующих в империи кодексов не подходил для волостного суда[1192]. Правовые отношения крестьян развились в русле семейного и общинного порядка и покоились на трудовом начале в ущерб индивидуализму и капиталистическим ценностям. Отсюда Редакционная комиссия оперировала понятием семейно-трудовой собственности, твёрдо укоренившимся в практике волостных (крестьянских) судей[1193].

В качестве примера того, как следует не игнорировать, а использовать народные обычаи, приводилась Норвегия. Это государство почти с полным преобладанием земледельческого населения в Европе именовали «страной мужиков». Здесь были сохранены в неприкосновенности крестьянские обычаи, получившие официальное признание в отличие от России, где они существовали, так сказать, инкогнито или благодаря законодательному снисхождению. В Норвегии же сельские производители фактически подчинили себе официальное право, впитавшее народные обычаи и понятия. Отсюда норвежская судебная система выглядела весьма специфично. Каждое дело, поступающее в суд, рассматривалось так называемыми посредниками из выборных лиц, а не профессиональными юристами. Вся доказательная база представлялась без участия адвокатов, кои на эту стадию не допускались. Если же примирения не достигалось (на что направлены усилия посредников), то дело переходило в общий суд по принадлежности. Тут уже действовали адвокаты, но новые доказательства не принимались. Они могли только квалифицировать имеющиеся факты, анализировать их, но не имели большого влияния на фактическую сторону процесса (собирать доказательства, склонять к компромиссу). Эта система сильно отличалась от того же английского судопроизводства с его громадным участием адвокатов и ограниченной самодеятельностью сторон на процессе. Вопрос о том, какая из этих систем более справедлива, не такой однозначный, как может показаться на первый взгляд[1194].

Редакционная комиссия завершила свои работы к концу 1903-го, приблизительно за два года сделав то, вокруг чего ходили около десяти лет. Подготовленные законопроекты направлялись великим князьям, членам Госсовета, сенаторам, министрам, товарищам министров, начальникам департаментов, генерал-губернаторам[1195]. Плеве предложил обсудить их в специальных губернских комитетах — по аналогии с 1861 годом[1196]. Лишь разразившаяся Русско-японская война 1904-1905-го, изменив внутриполитическую ситуацию, помешала полноценной реализации задуманного. В силу последовавшего затем либерально-революционного обострения аграрные преобразования пошли по другому руслу. Первым атаку на крестьянский курс Плеве — Стишинского предпринял не кто иной, как Витте. Это тем более удивительно, поскольку по роду своей деятельности тот всегда оставался далёк от сельскохозяйственных дел. Однако будучи министром финансов, он оппонировал помещичьему дворянству, которое требовало дотаций, субсидий, сетуя в том числе на низкие хлебные цены. Тогда Минфин заказал исследование — о влиянии стоимости зерновых на народное хозяйство — у группы известных профессоров во главе с А.И. Чупровым и А.С.Посниковым. Они подготовили двухтомник, вышедший в 1897 году, где с помощью цифр доказывалось, что русский крестьянин — не производитель зерна, по крайней мере поступающего на рынок, а его потребитель; следовательно, дешевизна этого продукта ему выгодна[1197]. Такие заключения вызвали шквал критики со стороны дворянских землевладельцев и Министерства земледелия и государственных имуществ. Образованная комиссия МЗиГИ критиковала минфиновское издание, обвиняя в использовании сырого материала, в некорректных выводах, в противопоставлении интересов отдельных отраслей[1198].

Однако полемический запал Витте не иссяк, он ринулся на малознакомую ему сельскохозяйственную ниву, с энтузиазмом начав будировать крестьянский вопрос в целом. По его убеждению, заниматься только дворянским вопросом значило бы затрагивать лишь одну сторону проблемы, поскольку неустройство крестьянского сословия не менее важно[1199]. Сделав это «открытие», он начал настаивать на созыве соответствующей комиссии. Несложно представить, как в верхах отнеслись к «явлению» Витте в амплуа устроителя крестьянства[1200]. Даже Д.М. Сольский, традиционно прикрывавший энергичного министра, проигнорировал его предложение, изложенное в записке Николаю II (октябрь 1898 года), возглавить предполагаемое крестьянское совещание[1201]. В это время в госканцелярии уже полным ходом аналогичную работу со знанием дела вели Плеве и Стишинский, и, что полезного мог привнести туда Витте, было как минимум загадкой. Попытки последнего влезть в сельскую тематику только усиливались на фоне экономического кризиса начала XX столетия, сопровождавшегося обвинениями в насаждении индустрии за счёт беднеющей деревни. Критические стрелы летели по адресу Минфина, чья политика подавалась причиной хозяйственных неурядиц; для Витте в этом состояло серьёзное испытание. Требовалось хоть как-то парализовать оппозицию сельских хозяев, а также «привлечь к себе симпатии приобретавших в тот период всё большее общественное значение земских кругов, состоявших почти исключительно из землевладельцев»[1202].

Вот этим целям и служило учреждённое в январе 1902 года Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Всего пару лет назад министр финансов позволял себе уверять, что земство в России «введено с самого начала по ошибке»[1203]. Теперь же он открывал поход за земскими симпатиями, пытаясь набрать козыри перед Редакционной комиссией по пересмотру законоположений о крестьянах во главе со Стишинским, учреждённую чуть ранее. Он со всей серьёзностью и размахом призвал губернских и уездных людей к собиранию сведений о селе[1204], т. е. к тому, что с успехом делалось на протяжении нескольких лет. Учреждались местные комитеты Особого совещания: их принято считать чуть ли не выборными, что далеко не так. Спустя годы сам Витте сожалел, что губернские структуры совещания были «составлены по назначению, а не по выборам, на чём настоял глава МВД Д.С.Сипягин»[1205]. Члены местных